Сталина беспокоила возможность коллективного бойкота во главе с Францией, который мог оставить СССР без передовых технологий, и Орджоникидзе пришлось расшаркиваться перед германскими индустриальными светилами, в то время как Сталин обуздывал бунтарские поползновения немецких коммунистов[533]. В свою очередь, Берлин столкнулся со сжатием зарубежных рынков и ростом безработицы и понемногу приходил к мысли о том, что безумное строительство социализма, затеянное Сталиным, может оправдать себя. Было подписано двустороннее торговое соглашение, согласно которому СССР получал пролонгированные кредиты под гарантии немецкого правительства на 28 месяцев — более долгий срок, чем обычно. Советское правительство давало обязательство использовать эти средства для закупки по низким ценам германского промышленного оборудования еще на 300 миллионов марок[534]. Предполагалось, что эта сделка подстрахует мощный индустриальный рывок 1931 года и на какое-то время сделает невозможным страшный антисоветский бойкот. Немецкий экспорт в СССР резко вырос, вдвое превысив уровень 1929 года. Однако соглашение не покончило с жестокой проблемой советского платежного баланса[535]. Советское правительство даже не сумело получить выгоды от девальвации фунта стерлингов, поскольку в экономическом плане снова впало в зависимость от Германии[536].
Зависимость Советского Союза от дорогостоящих краткосрочных кредитов — по большей части единственных доступных коммунистическому режиму — вызывала неустанную необходимость в погашении долгов при наступлении сроков платежа и получении новых займов. За 1929–1931 годы советский внешний долг более чем удвоился (в одном только 1931 году он вырос на 50 %), и в западной печати ходили слухи о грядущем дефолте. (В те годы дефолт объявили Турция и многие страны Латинской Америки[537].) 6 октября 1931 года британский поверенный в делах в Москве писал в Лондон, что жестокий кризис советского платежного баланса вкупе с неспособностью выполнить плановые задания на 1931 год даже вынудят Москву отказаться от ускоренной индустриализации и коллективизации[538]. Надежды надеждами, но ухудшение условий торговли и ситуации с тарифами действительно вынудили советское правительство ограничить импорт потребительских товаров и даже средств производства[539]. Тем не менее оно скрупулезно платило по своим долгам. Необходимость делать это частично объясняет продолжение экспорта зерна, несмотря на тревожные прогнозы по урожаю и низкие мировые цены[540]. Одни только лишения, навязанные народу государством, позволили СССР избежать внешнего дефолта.
Борьба с кулацким саботажем
По сравнению с хорошим урожаем 1930 года, который официально оценивался в 83,5 миллиона тонн, но в реальности составлял скорее 73–77 миллионов, урожай 1931 года дал где-то от 57 до 65 миллионов тонн зерна. Это грозило сокращением хлебного экспорта, но Сталин не стал делать расчетов и продолжал метать молнии по поводу «либерализма» сельских функционеров, неспособных искоренить «кулаков»[541]. Кроме того, он поощрял ужесточение гонений на веру и разрушение церквей[542]. Тем не менее он с неохотой согласился на небольшое снижение планов по хлебозаготовкам для Поволжья, Урала, Сибири и Казахстана, в наибольшей степени пораженных засухой, не пожелав сокращать планы для Украины и даже повысив их для Северного Кавказа (эти регионы засуха в основном не затронула)[543]. 31 октября 1931 года Микоян заявил на пленуме ЦК, что накануне жатвы «мы ожидали сезона хлебозаготовок с самыми радужными надеждами»[544]. Региональные партийные боссы, получив слово, говорили правду: засуха и скверный урожай делали невозможным выполнение даже сниженных планов. Сталин, который выходил из себя, когда должностные лица ссылались на естественные причины как на оправдания, взорвался, саркастически высмеяв «дотошность», с которой один из ораторов приводил данные о плохом урожае[545]. И все же диктатор согласился провести отдельное заседание с участием делегатов пленума из хлебопроизводящих регионов, которое завершилось дополнительным снижением планов по хлебозаготовкам[546].
533
Дмитрий Мануильский на расширенном пленуме Коминтерна в марте 1931 г. спрашивал: «Можно ли рассматривать перспективу народной революции в Германии вне рамок всего запутанного международного узла и особенно вне рамок советского вопроса?» Революция в Германии могла спровоцировать Англию и Францию на интервенцию, после чего Советскому Союзу оставалось бы либо отправить на выручку Красную армию, либо позволить «империалистам» уничтожить немецких коммунистов. Manuilsky,
534
Соглашение было подписано 14 апреля 1931 г. Dyck,
535
К концу 1932 г. на долю Германии приходилась уже почти половина советского импорта. Dyck,
536
После того как Англия отказалась от золотого стандарта, фунт стерлингов обесценился примерно на 30 %, а поскольку значительная часть советского долга подлежала выплате в фунтах, Москва могла бы списать часть своей задолженности, но в 1931–1934 гг. почти все советские золотые платежи причитались Германии, и советскому правительству приходилось покупать марки (на золото) по официальному паритетному курсу рейхсмарки (германское правительство отказывалось девальвировать марку). Советские власти покрывали свою задолженность перед Англией за счет экспорта товаров, цены на которые падали, и потому выплата долгов, деноминированных в девальвированных фунтах, не оказалась для СССР такой прибыльной, какой могла бы быть. В 1933 г., когда США отказались от золотого стандарта и доллар был девальвирован, размер советской задолженности сократился примерно на 300 млн золотых рублей. Dohan, «Soviet Foreign Trade», 607–10. Обменный курс фунта стерлингов, ранее составлявший 9,46 рубля за фунт, к концу 1931 г. снизился до 6,58–6,42 рубля за фунт. Айзенберг.
537
В 1932 г. дефолт объявили Германия, Греция и Венгрия. Reinhart and Rogoff,
538
Dohan, «Economic Origins of Soviet Autarky», 606–7;
539
Советский импорт средств производства достиг пика в 1931 г., когда на СССР приходилось 27,5 % американского экспорта средств производства и 80 % германского экспорта продукции машиностроения. Dohan, «Economic Origins of Soviet Autarky». Ввоз ткани, прежде превышавший 10 млн метров, сократился до величины менее 1 млн метров. Lewis, «Foreign Economic Relations», 208. 1932 год оказался худшим в истории советской внешней торговли из-за повышения тарифов за рубежом и снижения доступности кредитов.
540
Dohan, «Economic Origins of Soviet Autarky», 626–7. См. также: Tauger, «1932 Harvest», 88n52.
541
Davies and Wheatcroft,
543
Хлевнюк и др.
545
Davies and Wheatcroft,
546
Davies and Wheatcroft,