Сталин в конце концов назначил наркомом иностранных дел вместо Чичерина — ипохондрика, то и дело уезжавшего на лечение за границу, — его заместителя Максима Литвинова[556]. (В едкой прощальной служебной записке Чичерина от него досталось Литвинову, Коминтерну и ГПУ, которое «обращается с НКИД как с классовым врагом»[557].) Литвинов, никогда не входивший в число сталинских приближенных, стал лицом СССР за границей[558]. В то время как аристократ Чичерин обладал светскими манерами, Литвинов был человеком неотесанным и к тому же евреем. Он жил в Англии с 1907 года по начало 1918 года как эмигрант, а впоследствии как посольский служащий среднего уровня, бегло, хотя и с акцентом, говорил по-английски и был женат на английской писательнице Айви Лоу, происходившей из видной еврейской семьи, которую он называл «своей буржуазией». Литвинов продолжил прогерманский курс Чичерина, в то же время стремясь сделать своей вотчиной всю Европу, однако Сталин расчленил его ведомство, поставив во главе его подразделений соперников Литвинова[559]. Тем не менее наркомат оставался в известной степени неподконтрольным Сталину (персонал наркомата, треть которого составляли евреи, был лучше образован, чем служащие какого-либо другого госучреждения)[560]. На поступившее от Польши предложение возобновить переговоры по заключению пакта о ненападении Литвинов ответил отказом, причем Сталина об этом уведомили лишь постфактум[561].
Диктатор был убежден в том, что польский правитель Юзеф Пилсудский втайне ведет подрывную работу на Украине; вместе с тем он считал, что крупномасштабное нападение империалистов на Советский Союз без участия Польши станет намного менее вероятным[562]. Будучи полонофобом, он тем не менее предупреждал Кагановича, чтобы тот не шел на поводу у наркомата иностранных дел с его «антиполонизмом»[563]. Впрочем, Сталину стало ясно, что любой спад напряженности в отношениях с Польшей ставит под угрозу двусторонние связи с Германией: начальник штаба рейхсвера, находясь с визитом в Москве, выразил опасение, что советско-польский пакт о ненападении станет гарантией существующих границ Польши[564].
Кроме того, Литвинов совместно со своим заместителем Львом Караханом упорно трудился над заключением пакта о ненападении с Японией, придерживаясь сталинской линии, делавшей упор на советское невмешательство и уступки[565]. 13 декабря 1931 года ОГПУ расшифровало и переслало Сталину текст разговора японского военного атташе в Москве Касахары с его начальником (прибывшим из Токио), в котором выражалось желание начать войну, пока СССР не стал слишком сильным, и подчеркивалось, что «западные государства, граничащие с СССР (Польша, Румыния), имеют возможность сейчас выступить согласованно также с нами»[566]. К этому атташе добавлял, что, по мнению японского посла в Москве Коки Хироты, «кардинальная цель этой войны должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении советскими Дальним Востоком и Восточной Сибирью». Сталин обвел эти названия в круг и отправил текст расшифровки на ознакомление членам Политбюро и армейскому командованию, от себя добавив, что Советский Союз, подобно Китаю, рискует стать легкой добычей для империалистов[567].
В тот же день, 13 декабря, Сталин дал двухчасовое интервью немецкому писателю и психоаналитику Эмилю Людвигу. Когда Людвиг отметил «преклонение перед всем американским» в СССР, Сталин заявил, что он преувеличивает. «…мы уважаем американскую деловитость во всем — в промышленности, в технике, в литературе, в жизни, — согласился диктатор, добавив, — там нравы в промышленности, навыки в производстве содержат нечто от демократизма, чего нельзя сказать о старых европейских капиталистических странах, где все еще живет дух барства феодальной аристократии». И все же в смысле симпатий «к какой-либо нации… надо говорить о наших симпатиях к немцам». В свое время Сталин жил в сибирской ссылке, и Людвиг деликатно предположил, что она сильно отличалась от европейской эмиграции Ленина. «…я знаю многих товарищей, которые прожили по 20 лет заграницей, — ответил Сталин, — жили где-нибудь в Шарлоттенбурге [в Берлине] или в Латинском квартале [в Париже], сидели в кафе годами, пили пиво и все же не сумели изучить Европу и не поняли ее»[568]. Людвиг поинтересовался, верит ли Сталин в судьбу. «Большевики, марксисты, в „судьбу“ не верят, — ответил тот. — Само понятие судьбы, понятие „шикзаля“ — предрассудок, ерунда, пережиток мифологии, вроде мифологии древних греков». Людвиг настаивал: «Значит тот факт, что Вы не погибли, является случайностью?» «Имеются и внутренние, и внешние причины, совокупность которых привела к тому, что я не погиб. Но совершенно независимо от этого на моем месте мог быть другой, ибо кто-то должен был здесь сидеть», — ответил Сталин[569].
556
557
И далее: «Руководители ГПУ слепо верят всякому идиоту или мерзавцу, которого они делают своим агентом». «Диктатура языкочешущих над работающими»: последняя служебная записка Чичерина. С. 108–110. Чичерин фактически потерпел неудачу, при поддержке Сталина пытаясь заключить реальный союз с Германией, но он предотвратил создание антисоветской коалиции, придерживаясь разновидности советской стратегии, которую он изложил в записке Сталину в 1929 г.: «Всякое обострение антагонизмов Германия — Антанта, Франция — Италия, Италия — Югославия, Англия — Америка означает упрочение нашего положения, уменьшение всяких опасностей для нас». В. В. Соколов.
558
Сталин и критиковал, и хвалил Литвинова. Кошелева.
559
Сталин увеличил число отделов наркомата, отвечавших за сношения с Западом, и сделал их начальниками крепких функционеров, чтобы ограничить влияние Литвинова. Отныне коллегия наркомата иностранных дел состояла из Литвинова и трех его заместителей: Крестинского (первый заместитель), Бориса Стомонякова (этнического болгарина) и Льва Карахана (протеже Чичерина). Впрочем, в итоге Сталин согласился упразднить коллегию и сократить число заместителей наркома, вследствие чего позиции Литвинова в наркомате укрепились. Dullin,
560
Должностные лица, работавшие в наркомате иностранных дел с первых лет нэпа, занимали около трети старших должностей, отвечавших за Европу, но вследствие наплыва сотрудников в годы Великого перелома, при Литвинове, в наркомате оказалось много людей, стаж которых не превышал пяти лет; некоторые из них заняли совершенно новые должности, многие пришли на смену перебежчикам и жертвам чисток. Примерно 48 % дипломатов, работавших в наркомате еще до 1925 г., были русскими, 33 % — евреями и еще 4,5 % — выходцами из Прибалтики. 56 % тех, кто пришел в наркомат после 1929 г., были русскими, почти 30 % — евреями и 6 % — украинцами. В руководстве наркомата почти не было русских. Литвинов, Сокольников, Суриц, Хинчук и Довгалевский были евреями. Некоторые из русских дипломатов (Коллонтай, Александровский) имели неправильное (дворянское) происхождение. Дипломаты старой закалки, знавшие языки и бывавшие за границей, враждебно относились к новичкам, попавшим в их ряды с подачи ЦК. В свою очередь, те косо смотрели на «буржуазные» привычки и ментальность старой гвардии. Dullin,
561
Кен.
562
Эту точку зрения выражал не один только Сталин. Чичерин в беседе с королем Афганистана Амануллой-ханом (май 1928 г.) отмечал: «Готовит ли Англия сама войну против нас, мы увидим позже. Англия всегда стремилась толкать других вместо себя на военные действия. Она может толкнуть против нас Польшу».
563
Каганович жаловался Сталину на наркомат иностранных дел, сообщая, что у того нет «никаких серьезных материалов» для обоснования его оппозиционных взглядов. По мнению Кагановича, Литвинов проявлял приверженность германофилии, стараясь однобоко выстраивать безопасность Советского Союза на взаимоотношениях с Германией и не учитывая Польши. Кроме того, Каганович сетовал на самодовольство Литвинова. Однако весь наркомат иностранных дел единым фронтом выступал против заключения пакта с Польшей; даже Карахан, противник Литвинова, подозревал, что заигрывания Варшавы с Москвой — всего лишь уловки, призванные запугать Берлин и вынудить его к заключению сделок с Польшей и Францией. Хлевнюк и др.
564
Dyck,
565
Заявление Литвинова после его встречи с Коки Хиротой было опубликовано в советской печати: советское правительство «придает большое значение сохранению и укреплению существующих отношений с Японией. Оно придерживается политики строгого невмешательства в конфликты между разными странами».
566
Хаустов и др.
567
Хаустов и др.
568
Сталин добавил: «Тех товарищей, которые оставались в России, которые не уезжали заграницу, конечно, гораздо больше в нашей партии и ее руководстве, чем бывших эмигрантов, и они, конечно, имели возможность принести больше пользы для революции, чем находившиеся заграницей эмигранты». Левшин. «Считаю ниже своего достоинства»: фрагмент записи беседы И. В. Сталина с Э. Людвигом. С. 216–217 (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 2989. Л. 17–18).
569
И далее: «„Судьба“ — это нечто незакономерное, нечто мистическое. В мистику я не верю». 8 февраля 1932 г. запись беседы была разослана членам и кандидатам в члены Политбюро и ЦК («для сведения»). В апреле 1932 г. текст интервью, отредактированный Сталиным, был опубликован в партийном журнале «Большевик». РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 2989. Л. 1. Сталин позволил, чтобы в 1938 г. оно было издано отдельной брошюрой, а в 1951 г. было включено в его собрание сочинений. Беседа с немецким писателем Эмилем Людвигом.