Бастующие рабочие из Иванова выступали не против социализма, а лишь против его строительства за их счет и в своих бедствиях обвиняли в основном местных должностных лиц[614]. Они разделяли с советским режимом решительный антикапитализм, но этот антикапитализм наделял власть средствами бюрократического контроля над рабочими местами трудящихся, их жильем и питанием. Более того, против бастующих работала государственная монополия в печати, на радио и в публичной сфере. Но что самое главное, бастующие были пойманы в ловушку социалистического лексикона классовой борьбы[615]. Каганович в своем отчете для Сталина тоже прибегал к штампам, однако в отличие от рабочих режим, прибегая к большевистскому языку, черпал из него силу: в условиях «капиталистического окружения» Каганович мог заявить, что рабочие, критикуя действия властей, играют на руку империалистам. Посредством угроз он заставил большинство бастующих возобновить работу, после чего ОГПУ арестовало организаторов забастовок и должностных лиц, обвиненных в сочувствии рабочим[616].
Вынужденные уступки, частные извинения
В ходе первомайских парадов 1932 года советский режим впервые публично продемонстрировал успехи в деле механизации Красной армии, причем не только в Москве, но и в Ленинграде, Харькове, Киеве, Тифлисе и Хабаровске[617]. В тот же день дала ток первая очередь Днепрогэса, и этот запуск обошелся без осложнений. («Мы говорим с крыши величайшей большевистской победы», — надрывалось советское радио[618].) Однако ни танки, ни электричество не могли ни накормить, ни одеть рабочих[619]. 4 мая Сталин провел на Политбюро дискуссию, итогом которой стало снижение заданий по хлебозаготовкам и согласие на рекомендованную специальной комиссией закупку сотен тысяч голов скота в Монголии, Западном Китае, Иране и Турции[620]. 6 и 10 мая режим издал указы о сокращении задания по хлебозаготовкам для колхозников и оставшихся крестьян-единоличников с 22,4 до 18,1 миллиона тонн. В то же время задание для совхозов было поднято с 1,7 до 2,5 миллиона тонн, и новое общее задание было установлено на уровне 20,6 миллиона тонн. Это составляло всего 81 % от реальных поставок в 1931 году. В указах даже запрещалась дальнейшая ликвидация единоличных крестьянских хозяйств, приказывалось вернуть конфискованный скот и положить конец беззаконию и говорилось, что после выполнения заданий по сдаче государству хлеба нового урожая (в качестве крайнего срока устанавливалась дата 15 января 1933 года) крестьяне были вправе продавать излишки непосредственно потребителям на «колхозных рынках»[621].
Это происходило во сне или наяву? Еще совсем недавно, на партийном пленуме в октябре 1931 года, Микоян от имени Сталина решительно отверг все предложения разрешить сельскую торговлю по рыночным ценам после выполнения обязательств перед государством[622]. А теперь крестьянам разрешалось иметь коров (но не лошадей), обрабатывать свои семейные наделы и продавать значительную часть плодов своих усилий по рыночным ценам[623]. Вообще говоря, частная собственность на средства производства оставалась под запретом (семейные наделы нельзя было продавать и передавать по наследству). И все же выходило, что крестьянам нужно создавать стимулы в виде частного скота и продажи на рынке хотя бы части продукции их колхозов. Стимулы приходилось создавать и для рабочих в виде дифференцированных заработков[624]. Промышленным предприятиям, находившимся в собственности и под управлением государства, не позволялось вступать друг с другом в прямые рыночные отношения, но они делали это незаконно. «Необходимость избегать остановки производства, — объяснял один функционер из Магнитогорска, — вынуждает предприятие любыми возможными методами изыскивать другие источники требуемого сырья»[625].
614
Rossman,
615
Kotkin,
616
Впоследствии, читая последние номера «Правды», Сталин рассердился на верного ему Ярославского из-за статьи (от 31.05.1932), в которой признавался факт забастовок в Иваново, несмотря на то что главным виновником выставлялось и без того уже уволенное местное партийное руководство, поскольку считал, что признания подобного рода вооружают врагов, позволяя им говорить о «новом Кронштадте». Хлевнюк и др.
617
Berson,
619
3 мая Сталин принял корреспондента
620
Кроме того, советские власти планировали ввезти 10 тыс. голов породистого скота из Южной Америки, Германии и Англии. Davies and Wheatcroft,
621
Вскоре режим уточнил, что такая торговля должна «производиться по ценам, сложившимся на рынке». Davies and Wheatcroft,
622
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 484. Л. 36–46. «…мы еще имеем базары не советские, а просто частные базары… Почти в каждой станице, почти в каждом городе, — сетовал на XVII партийной конференции северокавказский партийный босс Шеболдаев. — Эти базары не только не делают из единоличника социалиста, но и мешают иногда ему стать колхозником».
623
Davies, Crisis and Progress, 187–90. Если в 1929 г. цены (черного) рынка на зерно превышали государственные закупочные цены вдвое, то в 1932 г. этот разрыв был уже 28-кратным. Ellman, «Did the Agricultural Surplus Provide the Resources for Increased Investment in the USSR during the First Five-Year Plan?»
625
Davies,