В полете был испытан первый массово производившийся советский тяжелый бомбардировщик, четырехмоторный ТБ-3, но Ворошилов докладывал («Дорогой Коба!»), что выпущено всего четыре самолета, да и у тех наблюдаются неполадки с радиаторами[651]. Кроме того, он был вынужден сообщить Сталину о шокирующем числе катастроф при обучении летчиков: только с 5 по 20 июня разбились 11 самолетов, унеся жизни 30 членов экипажей. Ворошилов просил разрешения провести со Сталиным несколько дней на юге («…уже давно не сплю нормально»). Сталин ответил ему 24 июня: «Самое тревожное — аварии и гибель наших летчиков. Гибель самолетов не так страшна (черт с ними!), как гибель живых людей, летчиков. Живые люди — самое ценное и самое важное во всем нашем деле, особенно в авиации»[652]. Срыв диверсии в Маньчжурии также разозлил Сталина[653].
Региональные партийные боссы собрались в Москве 28 июня 1932 года, и Молотов зачитал им жесткое письмо Сталина (отправленное десятью днями ранее): «…на Украине, несмотря на неплохой урожай, ряд урожайных районов оказался в состоянии разорения и голода»[654]. Это второй известный по документам случай, когда Сталин употребил слово «голод»[655]. Молотов и Каганович одобрили только небольшое снижение заданий по хлебозаготовкам[656]. Сталин в двух телеграммах (от 1 и 2 июля 1932 года) срывал злобу на украинском руководстве (называя его «демобилизаторами») и приказал обоим своим главным подручным присутствовать на грядущем совещании украинских партийных секретарей[657]. На этом совещании (6–9 июля) Косиор (член союзного Политбюро) указывал, что в некоторых регионах уже начался голод, а глава украинского правительства Влас Чубарь (кандидат в члены союзного Политбюро) предлагал Молотову и Кагановичу лично ознакомиться с ситуацией на местах[658]. Впоследствии Каганович писал Сталину, что «все члены [украинского] Политбюро… высказались за снижение плана», но «мы категорически отклонили пересмотр плана»[659].
А затем 24 июля Сталин пустил их труды насмарку. «Наша установка на безусловное исполнение плана хлебозаготовок по СССР совершенно правильна, — писал он Кагановичу и Молотову. — Но имейте в виду, что придется сделать исключение для особо пострадавших районов Украины. Это необходимо не только с точки зрения справедливости, но и ввиду особого положения Украины, общей границы с Польшей и т. п».[660] На следующий день он снова попытался обосновать изменение своей позиции, заявив, что во время совещания украинских партийных секретарей не хотел «сорвать хлебозаготовки». Как Каганович и Молотов восприняли эту смену курса, не известно. Сталин делал ставку на урожай, виды на который, как он писал, «выяснятся (уже выяснились!) как безусловно хорошие по СССР». Однако поступавшие прогнозы по урожаю были завышенными, а Сталин оставался глух ко всему, что он не желал слышать[661].
Посевная площадь заметно сократилась. Не хватало ни тягловой силы, ни семенного зерна, ни фуража. Весенний посевной сезон выдался коротким, а пшеница, посеянная в конце мая и позже, всегда дает более низкие урожаи и более чувствительна к августовским дождям, а они на этот раз начались уже в первых числах месяца и оказались особенно сильными. Значительная часть посевов пшеницы пострадала от ржавчины, что стало неприятным сюрпризом для должностных лиц, не сумевших распознать эту болезнь[662]. Деморализованные крестьяне, силком загнанные в колхозы, вели молотьбу и удобряли поля спустя рукава и проявляли безразличие к обобществленному скоту[663]. Ворошилов, получивший отпуск, 26 июля писал Сталину о том, что по пути на юг он видел «тяжелую картину безобразной засоренности хлебов [сорняками]» на Северном Кавказе.
Судя по всему, нарком обороны не выдерживал возложенного на него бремени, сетуя, что «при виде наших военных кадров любой станет мизантропом», и добавляя: «Я не могу пожаловаться… что они мало и нерадиво работают. Наоборот, все работают до поту и одурения, а толку пока мало»[664]. Но Сталин не ослаблял нажима. «Шесть бомбовозов для Даль[него]вост[ок]а — пустяк, — отвечал он (30.07). — Надо послать туда не менее 50–60 ТБ-3. И это сделать надо поскорее. Без этого оборона Дальвоста — пустая фраза»[665].
651
Советский Союз в то время был отнюдь не единственным государством, отдававшим преимущество тяжелым бомбардировщикам над легкими. Bailes, «Technology and Legitimacy», 381–406.
652
Они сошлись на том, что необходим более строгий надзор над выполнением полетных заданий и более тщательный контроль за качеством в промышленности. Хлевнюк и др.
653
«…шуму наделали, а мост не взорвали», — признавал сотрудник ОГПУ Терентий Дерибас. Политбюро (16.07.1932) упрекнуло ОГПУ за «плохую организацию». Захваченный советский агент во всем сознался. Карахан в разговоре с японским послом отрицал какую-либо причастность СССР. Хлевнюк и др.
654
Хлевнюк и др.
655
Сталин пользовался словом «голод», когда описывал, что, по предсказаниям врагов, ждет страну в результате советской политики, например, когда упоминал о буржуазных специалистах в первоначальном варианте своей речи о «шести условиях», зачитанной в июне 1931 г.: РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 28. Д. 7. Л. 189–191. Летом 1932 г., вернувшись с Украины, Молотов заявил на Политбюро: «Мы столкнулись с реальным призраком голода, причем в богатых хлебных районах». Ивницкий.
657
Кроме того, он напоминал Кагановичу и Молотову, что совещание должно обеспечить хлебозаготовки с «обязательным выполнением плана на 100 %». На следующий день Сталин требовал от них обратить «серьезнейшее внимание на Украину» и принять «все меры к тому, чтобы переломить настроение работников, изолировать плаксивых и гнилых дипломатов (невзирая на лица!) и обеспечить подлинно большевистские решения конференции». Хлевнюк и др.
658
Kostiuk,
660
Политбюро постановило «принять предложение т. Сталина о сокращении плана хлебозаготовок на Украине на 40 млн пудов в виде исключения для особо пострадавших районов Украины» (с уровня в 360 млн пудов). Кроме того, Политбюро решило вызвать Косиора в Москву и поручить ему вместе с Куйбышевым и Кагановичем определить, для каких регионов Украины должен быть снижен план по хлебозаготовкам. Антипова и др.
661
Хлевнюк и др.
662
Как отмечал один советский агроном, крестьяне не умели отличать ржавчину от других болезней. Но, как показал Таугер, местные должностные лица тоже не разбирались в болезнях растений, и в момент жатвы, обнаружив, что посевы сгнили, несправедливо возлагали вину на социальные причины. Tauger, «Natural Disaster», 15 (ссылка на:
663
Одной из важных причин голода стала полная деградация в отношениях между партией и деревней. Penner, «Stalin and the Ital’ianka». Если в 1928 г. одна лошадиная сила приходилась на 3,63 га посевов хлеба, то в 1932 г. — уже на 6,02 га. Барсов.
664
Квашонкин.