В Советский Союз действительно проникали польские шпионы, и их ловили[678]. В то же время польское правительство только что заключило со Сталиным трехлетний двусторонний пакт о ненападении, снизив нажим на СССР[679]. Не исключено, что Сталин использовал польскую угрозу, чтобы не дать Кагановичу расслабиться, а может быть, он просто не мог избавиться от своей зацикленности на империалистической интервенции, спровоцированной внутренними затруднениями. В том же послании Сталин сообщал Кагановичу, что он решил назначить Балицкого уполномоченным ОГПУ на Украине и уже говорил об этом с Менжинским. Впрочем, в том, что касается снятия Косиора и Чубаря, хитрый Каганович умывал руки, пусть и очень ненавязчиво: «Мне труднее судить, чем Вам» — и Сталин отступился[680]. Кроме того, диктатор с запозданием согласился с исходившей от наркома земледелия Яковлева критикой чрезмерного расширения посевных площадей, нарушавшего севооборот, и неохотно дал согласие на замедление темпов с целью восстановления севооборота[681]. Но когда 20 августа 1932 года от Бориса Шеболдаева, партийного босса Северного Кавказа, пришла телеграмма о том, что урожай оказался еще ниже прогнозов и что среди крестьян начались волнения, Сталин ответил, послав копию Кагановичу, что «крайком дипломатничает и старается вести ЦК за нос»[682].
В Сочи со Сталиным снова отправилась Надя, взяв с собой детей — Василия (10-летнего) и Светлану (которой было пять лет), — но она и на этот раз вернулась в Москву раньше мужа. «Домишко выстроили здесь замечательный», — ближе к концу отпуска писал Сталин о новой сочинской даче в Москву, Енукидзе, который отвечал за недвижимость такого рода на юге[683].
«Могильщик революции в России»
Сталин лишь повысил уязвимость СССР перед его врагами, особенно Японией. Коллективизация и раскулачивание были его политикой, о чем знали все партийные функционеры, осыпаемые экстремистскими директивами от его имени. Также они знали, что правые уклонисты предвещали катастрофу. Отдельные попытки заставить Сталина ослабить напор лишь приводили его в ярость. Возможность для коллективных действий появлялась у функционеров лишь на пленумах Центрального Комитета, но они проходили под пристальным взглядом твердолобых сталинских приспешников, тайной полиции и осведомителей из числа шоферов и гостиничного персонала. Поздно ночью в августе 1932 года несколько ветеранов революции и Гражданской войны провели конспиративное собрание в московской частной квартире поблизости от Белорусского вокзала, принадлежавшей Мартемьяну Рютину (г. р. 1890), редактору армейской газеты «Красная звезда», чтобы обсудить кризис в стране[684]. Сталин назначил этого сибиряка из крестьян кандидатом в члены ЦК — высшую элиту страны (в то время насчитывавшую 121 человека), — но в 1928 году прогнал его оттуда за «примиренческое отношение к правой оппозиции». Вскоре после этого он и вовсе исключил Рютина из партии[685]. Сейчас же Рютин и члены партии Василий Каюров, глава отдела в государственном архиве, Михаил Иванов, служащий Рабоче-крестьянской инспекции РСФСР, и сын Каюрова Александр, старший инспектор наркомата снабжения СССР, выразили свои опасения в семистраничном обращении «Ко всем членам ВКП(б)», в котором в отношении Сталина использовались такие определения, как «беспринципный политикан», «софист», «интриган и политический комбинатор», в плане теории проявивший себя «полнейшим ничтожеством», «диктатор», в одном ряду с которым стоят «Наполеон, Муссолини, Пилсудский, Хорти, Примо де Ривера, Чан Кайши и пр»., и «могильщик революции в России»[686].
«Могильщиком революции» когда-то обозвал Сталина Троцкий. Рютин же был известен своими яростными нападками на Троцкого[687].
21 августа 1932 года в деревенской избе примерно в 40 милях от Москвы Рютин втайне предъявил свое «Обращение», как и значительно более длинный документ «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», примерно 15 функционерам среднего уровня из разных бюрократических учреждений[688]. Они назвались «Союзом марксистов-ленинцев» и провели выборы на руководящие должности. Один из них провел у себя на квартире следующее собрание, на котором было решено распространять документы из рук в руки. Латыш Янис Стенс, профессор из Института красной профессуры, передал экземпляры документов Каменеву и Зиновьеву на даче, которую они совместно снимали под Москвой. Еще один заговорщик передал несколько экземпляров харьковским троцкистам. Один экземпляр попал к опальному бывшему московскому партийному боссу Николаю Угланову (бывшему покровителю Рютина), который был близок к Бухарину. (Бухарин впоследствии отрицал, что получал эти документы и вообще знал о группе Рютина.)
678
Польская разведка по-прежнему засылала через границу агентов из числа этнических украинцев со шпионскими заданиями, но почти всех их вылавливали, что Сталин знал из перехваченной японской переписки с Варшавой. Mikulicz,
679
Станислав Патек, польский посол в СССР, и Крестинский подписали пакт 25 июля 1932 г. в Москве; он вступил в силу 23 декабря, когда в Варшаве Бек и Антонов-Овсеенко обменялись ратификационными грамотами. Кен, Рупасов.
680
Хлевнюк и др.
681
Хлевнюк и др.
682
Антипова и др.
684
На встрече также присутствовали Дмитрий Марецкий, главный редактор «Ленинградской правды», Петр Петровский, первый заместитель главного редактора «Правды» и бывший редактор «Красной звезды», и Александр Слепцов, редактор-основатель «Комсомольской правды». Петровский.
685
Merridale, «Reluctant Opposition», на p. 392; Merridale,
686
Платформа Союза марксистов-ленинцев («Группа Рютина»):
687
Еще в 1923 г. на XII съезде партии, когда Троцкий критиковал партийное руководство, Рютин заявил, что «партия не может существовать без своих вождей… Партия, дискредитирующая своих вождей, неизбежно становится слабой и дезорганизованной. Во главе партий всегда стоят вожди».
688
Medvedev,