Прежде чем год завершился, по требованию Сталина был издан указ о введении внутренней паспортной системы с целью очистки городов от «чуждых» и «нетрудящихся элементов»[776]. Паспорта выдавались постоянным жителям городов в возрасте от 16 лет и на стройках, а также работникам транспорта и совхозов, но колхозникам в их выдаче было отказано. Сталин намеревался сократить число едоков в городах и загнать крестьян обратно в колхозы[777]. 29 декабря 1932 года от имени Политбюро была издана свирепая директива, согласно которой требовалось досрочно взыскивать кредиты с колхозов, не выполнивших план по хлебозаготовкам, отказывать им в использовании техники с машинно-тракторных станций и отбирать у них «все имеющееся зерно, в том числе и так называемые семенные фонды», без которых была невозможна весенняя посевная кампания[778].
Несмотря на усилившиеся репрессии, поставки на 1 января 1933 года составили всего 17,4 миллиона тонн, на 3,7 миллиона тонн меньше, чем было получено к тому же сроку годом ранее (и на 3 миллиона тонн ниже плана)[779]. 7 января Сталин выступил на открытии очередного совместного пленума Центрального Комитета и Центральной контрольной комиссии, похваляясь, что «у нас не было черной металлургии… У нас она есть теперь. У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь. У нас не было автомобильной промышленности» — и так далее, включая самолеты и многое другое. Сталин признал, что в первом пятилетнем плане приоритет отдавался тяжелой промышленности, но бесстыдно утверждал, что уровень жизни вырос. Темпы промышленного развития во второй пятилетке были сокращены до более реалистичных 13–14 % в год[780].
Самое важное заявление Сталина касалось обострения классовой борьбы по мере продвижения страны к социализму: эту дубинку он уже использовал против Бухарина в 1928 году (а саму эту идею десятилетием ранее выдвинул Троцкий). «Надо иметь в виду, что рост мощи Советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов, — заявил Сталин. — Именно потому, что они умирают и доживают последние дни, они будут переходить от одних форм наскоков к другим, более резким формам наскоков, апеллируя к отсталым слоям населения… На этой почве могут ожить и зашевелиться разбитые группы старых контрреволюционных партий эсеров, меньшевиков, буржуазных националистов центра и окраин, могут ожить и зашевелиться осколки контрреволюционных элементов из троцкистов и правых уклонистов». И далее: «Это, конечно, не страшно. Но все это надо иметь в виду, если мы хотим покончить с этими элементами быстро и без особых жертв»[781].
Оппозиция, по словам Сталина, теперь работала «тихой сапой», скрываясь под маской мнимой лояльности. Во втором выступлении на пленуме (11 января) он заявил — в соответствии с поступавшими к нему донесениями, — что «урожай у нас был в этом году не хуже, а лучше, чем в предыдущем году». Вину за все проблемы он возлагал на «антисоветские элементы» и тайные «гнезда контрреволюции». «…они сидят в самом колхозе и занимают там должности кладовщиков, завхозов, счетоводов, секретарей и т. д., — утверждал Сталин. — Они никогда не скажут — „долой колхозы“. Они „за“ колхозы»[782].
При этом на горизонте всегда маячил Троцкий — в своих работах он требовал, чтобы 1933 год стал годом решающих перемен, но это невнятное предложение было осуждено на пленуме как «клевета»[783].
Политбюро сплотилось вокруг диктатора, и остальные следовали примеру. «Мы, как члены ЦК, голосуем за Сталина, потому что он наш (аплодисменты), — заявил Рудзутак. — Не найдется ни одного случая, когда бы товарищ Сталин заколебался или отступил. Вот почему мы с ним. Да, он решительно отсекает все прогнившее, он отсекает то, что обречено на гибель. Если бы он не делал этого, то не был бы ленинцем». В том же духе выступал опальный Бухарин: «Мы добились головокружительных побед при выполнении пятилетнего плана. Сейчас мы находимся на войне и должны соблюдать строжайшую дисциплину… Именно поэтому подобные группировки следует отсекать без всякой милости, ни в малейшей степени не поддаваясь сентиментальным соображениям в отношении прошлого, в отношении личной дружбы». Смирнов в тщетной попытке оправдаться отрицал, что у него или у любого другого члена партии могли вырваться слова о необходимости «убрать товарища Сталина»: «Думаю, что сказать подобное мог только кто-то допившийся до безумия или сумасшедший»[784].
776
Хаустов и др.
777
В качестве исключения паспорта выдавались колхозникам, проживавшим в пределах 100 километров от Москвы и Ленинграда.
778
Зеленин.
780
Хлевнюк.
781
Итоги первой пятилетки: доклад 7 января 1933 г.
782
И далее: «Они „за“ хлебозаготовки… [но] требуют, чтобы колхоз образовал фонд для животноводства, втрое больший по размерам, чем это требуется для дела, чтобы колхоз образовал страховой фонд, втрое больший по размерам, чем это требуется для дела», и это позволяло им расхищать социалистическую собственность.
783
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 514. Вып. 1. Л. 55. 20 февраля 1932 г. Троцкий по указанию Сталина был лишен советского гражданства.
784
Getty and Naumov,