В годы после Великой войны диктатура воспринималась многими как средство, позволявшее выбраться из болота обыденности, «состояние исключительности», как выразился будущий теоретик нацизма Карл Шмитт[23]. Так же и советские теоретики видели в диктатуре политический динамизм и спасение человечества. В апреле 1929 года Владимир Максимовский (г. р. 1887), известный тем, что когда-то выступал против Ленина (по вопросу о Брестском мире с империалистической Германией) и поддерживал право Троцкого на то, чтобы быть выслушанным, выступил с лекцией о Никколо Макиавелли, которая в том же году была напечатана в главном марксистском историческом журнале Советского Союза. Максимовский выставил этого флорентийца времен Ренессанса теоретиком «буржуазной революционной диктатуры», которую автор считал прогрессивной для своей эпохи, в противоположность реакционной диктатуре Муссолини. Такая оценка имела классовую основу. Соответственно, прогрессивной была и советская диктатура рабочего класса. Максимовский вслед за Макиавелли допускал, что диктатура может переродиться в тиранию, когда правитель преследует чисто личные интересы[24]. Однако Максимовский не поднимает в явном виде вопроса о личности конкретного диктатора и о том, каким образом процесс отправления неограниченной власти оказывает влияние на характер правителя. Последующие исследователи справедливо отмечали, что Сталин мог давать полную волю своей жестокости лишь благодаря почти перманентному существованию страны в чрезвычайной ситуации, которую порождали коммунистическая идеология и практика. Но при этом упускается из виду, что своей социопатологией Сталин в какой-то степени был обязан опыту диктаторской власти.
Детство Сталина при всех его болезнях и прочем было более или менее нормальным, но этого никак нельзя сказать о его жизни в пору его пребывания в должности генерального секретаря[25]. К концу 1920-х годов он предстает перед нами правителем, полным на первый взгляд непримиримых противоречий. Он мог вспыхнуть яростным гневом, отражавшимся в его желтоватых глазах, но был способен и на широкую, ласковую улыбку. Порой он мог быть исключительно внимательным и очаровательным; порой был не в состоянии забыть мнимую обиду и маниакально обдумывал возможности для мести. Он был и целеустремленным, и нерешительным, и любезным, и сквернословом. Он гордился своим обширным кругом чтения и способностью цитировать мудрые мысли Маркса и Ленина и в то же время презирал манерных интеллектуалов, которых считал надутыми снобами. Он обладал феноменальной памятью и широким кругозором, но его интеллектуальный горизонт был резко ограничен примитивными теориями о классовой борьбе и империализме. Он тонко чувствовал чаяния масс и зарождающейся элиты, но почти никогда не бывал ни на заводах, ни в полях, ни даже в госучреждениях, предпочитая получать информацию о подвластной ему стране из секретных сводок и газет. Он цинично относился к людям, подозревая у всех самые низменные мотивы, а сам жил и дышал идеалами. Но что самое главное, в первую очередь он воспринимал себя в качестве наследника и главного ученика Ленина. Однако в так называемом «Завещании», приписываемом Ленину, содержался призыв к его отстранению; этот документ, впервые всплывший весной-летом 1923 года, преследовал Сталина, не менее шести раз спровоцировав его на то, чтобы подать в отставку, и, хотя она так и не была принята, все это разжигало в нем ожесточение, злопамятность и мстительность.
Кропотливо выстроить личную диктатуру в рамках ленинской диктатуры Сталину помогли как непредвиденный случай (безвременная смерть Ленина), так и собственные таланты: он был пятым секретарем партии, после Якова Свердлова (которого тоже постигла безвременная смерть), Елены Стасовой, Николая Крестинского и Вячеслава Молотова. Присвоенный им образ спасителя большевистского дела и страны, подвергавшихся угрозам со всех сторон, был сопряжен с опасениями за судьбу социалистической революции и возрождение России как великой державы. Партия Ленина, захватив власть в бывшей Российской империи, оказалась в ситуации «капиталистического окружения», и эта паранойя властных структур подпитывала личную паранойю Сталина, и сама подпитывалась ею. Но эти испытываемые им чувства, каким бы ни был их первоисточник, сейчас уже нераспознаваемый, гипертрофированно раздувались по мере того, как он накапливал власть над жизнью и смертью сотен миллионов людей и пользовался ею. Таковы были парадоксы власти: чем ближе подходила страна к построению социализма, тем сильнее обострялась классовая борьба; чем больше личной власти приобретал Сталин, тем больше власти ему было нужно. Триумф, омраченный предательством, превратился в движущую силу и революции, и жизни Сталина. Начиная с 1929 года, по мере того как возрастали мощь Советского государства и личной диктатуры Сталина, росли и ставки. Избранный им курс на построение социализма обернулся как успехом, так и потрясениями, вместе с тем крайне обостряя присущие ему сверхподозрительность и мстительность[26]. «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно», — писал в частном письме английский историк католицизма, имея в виду инквизицию и папство[27]. Но в то же время абсолютная власть оказывает абсолютное формирующее влияние.
23
Schmitt,
24
Максимовский.
25
В Сталине, каким он предстает в мемуарах, посвященных его детству, не просматривается душевной теплоты — в отличие от силы воли. Согласно некоторым свидетельствам, он высмеивал более слабых одноклассников, хотя эти сообщения не имели бы никакой ценности, если бы не его роль диктатора. Например: «…явившись в 1 кл. 1-е отд. на сильный крик, я увидел Лаперова, который в сильном раздражении кричал на Иремашвили и Джугашвили, — в 1895 г. отмечал в своем журнале помощник инспектора семинарии. — Оказалось, что два последние ученика систематически насмехаются над Лаперовым, всячески дразнят его и издеваются над ним, чем и приводят его в раздражение. Подобные проделки они дозволяют себе часто, по заявлению Лаперова». РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 13. Л. 5.
26
Вскоре после карикатуры с мошонкой Сталин снял Брюханова с должности наркома финансов (в октябре 1930 г.), возложив на него, как и на главу госбанка Пятакова, вину за инфляцию. Кошелева.
27
И далее: «Великие люди почти неизменно были скверными людьми». Figgis and Laurence,