— Бля-я-я-я-ядь, — голос прерывается. — Открой рот шире. Просто открой его. Ненадолго. Держись за мои ноги. Если что-то пойдёт не так, просто сильнее сожми, я сразу же прекращу.
Андрей подчиняется. Вцепляется руками в ноги Харона, широко открывает рот, высунув язык и тяжело дышит, глядя на Харона. Тот кладёт свои пальцы на виски Андрея и ласково гладит, массирует, продвигаясь с двух сторон к затылку. Медленно движется во рту Андрея, скользя по языку и жёстко контролируя глубину проникновения. Вперёд — назад. Вперёд — назад.
— Мой мальчик сладкий, — чуть глубже, сразу же назад. — Какой у тебя рот охерительный. Какой же ты весь… — ещё немного глубже.
Андрей закрывает глаза. Харон продвигается ещё глубже. По позвоночнику простреливает предоргазменной дрожью. Придерживая руками голову Андрея, Харон погружается ещё глубже в его рот. Больше амплитуда движений. Почти наружу. И обратно в глубину. Ещё.
— Да-а-а-а, вот так, отлично, — Харон немного ускоряется. — Хорошо. Очень хорошо. Ка-а-а-к же мне с тобой хорошо-о-о-о-о.
Глубокий толчок, удерживая шею. Рефлекторное сжатие стенок глотки. Харон чувствует, как головка его члена трётся и скользит по нёбу Андрея, проталкиваясь, продвигаясь…
Андрей давится, но его руки не подают сигнала о прекращении, не сжимают, он даже не отстраняется. Харон сам делает это, ласково гладит шею, плечи и затылок своего мальчика, пока тот откашляется и продышится, как мантру повторяя «Всё хорошо».
Андрей сам подаётся к Харону и снова открывает рот, пропускает вовнутрь член. Харон плавным движением погружается всё глубже и глубже. Медленно, неспеша, по сантиметру. Глубже. Ещё глубже. У Харона темнеет перед глазами, когда Андрей упирается носом в пах, а его губы касаются основания члена. Харон уже не может себя сдерживать, ощущая расслабление горла Андрея, глубокое всасывающее движение и сглатывание. Мир взрывается разноцветным фейерверком, разлетаясь на мишуру и вспышки.
Где-то на периферии сознания отстранившийся откашливающийся и вытирающий стекающие из уголков рта остатки спермы Андрей. И Харон понимает, что летать долго нельзя, никак нельзя. И снова, как и там — на берегу, он опускается рядом с Андреем и прижимает его к себе, крепко обнимая, чувствуя, как потрясывает его тело. И снова, как тогда, Андрей кладёт ему голову на плечо, а Харона затапливает нежностью. Да, нежностью. Теперь-то он понимает, что это за тёплое, переворачивающее душу чувство.
— Спасибо, — шепчет он, прижимая к себе Андрея, словно драгоценность и гладя его плечи и спину. — Спасибо, родной мой. Ты был просто шикарен. Это было каким-то космическим удовольствием. Ты меня куда-то выше неба…
Андрей расслабляется, доверчиво прижимаясь к Харону, а тот парит где-то в нирване, ощущая всем телом тепло полностью принадлежащего ему человека. Слушая его сердцебиение рядом со своим сердцем. Его дыхание на своём плече. Его руки, невесомо касающиеся спины. И его беспокойство, нарастающее странным чувством.
Харон целует Андрея короткими поцелуями, куда может достать. Тот поднимает голову и заглядывает Харону в глаза. Харон пытается вложить в свой взгляд всю нежность и благодарность, переполняющие его. Целует лицо, касается губами уголков рта и припухших губ Андрея.
— Потрясающий мой, — улыбаясь, отстраняется.
— Безумие какое-то, — будто сам себе, бормочет Андрей.
— Всё хорошо, — Харон снова прижимает его к себе. — Идём кофе пить?
И Андрей улыбается в ответ.
Харон устраивается на подоконнике у открытого окна и закуривает, отхлёбывая горячий кофе из чашки. Внимательно смотрит на расположившегося за столом Андрея, который всё же обернул бёдра полотенцем. Но сейчас, когда он сидит, края полотенца разъехались, и Андрей кажется ещё более обнажённым, чем если бы был полностью голым. Харон ловит себя на мысли, что хотя физиология ещё спит после недавнего оргазма, но мозгами хочется ещё. Постоянно. Непрерывно. Действительно, безумие.
— Ты так на меня смотришь, будто сожрать хочешь, — усмехается Андрей, а его скулы чуть розовеют.
Харона просто втащивает от этой способности Андрея смущаться и краснеть по любому поводу.
— Я бы мог, — улыбается Харон. — Но тогда что потом? А вот насчёт еды нужно подумать. С продуктами беда, так что остаётся доставка.
— Нормально, — кивает Андрей. — Шмотки мои там не высохли ещё случайно?
— Не-а, — хитро качает головой Харон. Ещё бы, как им высохнуть, если они с самого утра усиленно подверглись обработке парогенератором. — Но тебе не обязательно встречать курьера доставки, — смеётся.
— Да ну тебя, — незлобно отмахивается Андрей. — Вот что, мне так и ходить в полотенце? Может, какие-то твои вещи?..
— Зачем в полотенце? — игнорируя вторую часть вопроса о своих вещах, отвечает Харон. — Не нужно в полотенце, оно влажное, а в квартире прохладно. Так что, лучше его убрать и лезть под одеяло греться. Давай, двигай в спальню, а я что-нибудь закажу и приду.
После, когда уже поели — кстати, тоже в постели, потому что Харон был категорически против вылезания из тепла, да и Андрей особо не горел желанием таскаться раздетым по квартире, оба как-то не сговариваясь, потянулись друг к другу. Но в этом движении главенствовала не страсть, а что-то иное. Хотелось просто чувствовать друг друга. Хотелось так много сказать друг другу. И так долго молчать друг с другом.
Андрей переплетает свои пальцы с пальцами Харона и, усмехнувшись, говорит:
— Знаешь, я всё вспоминаю нашу первую встречу в книжном.
— Да, я тоже помню, — Харон улыбается. — Ты тогда читал книгу с каким-то упоротым названием.
— О, автор этой книги и сам не менее упорот, — Андрей тихо смеётся. — У него все книги из серии «охуеть — не встать». Знаешь, у него есть повесть, где у одной героини была болезнь. У неё были очень хрупкие кости — любое её неловкое движение приводило к серьёзным травмам — переломам, повреждениям внутренних органов. Хрустальная такая девушка.
Андрей замолкает на некоторое время, а затем продолжает:
— И главный герой, как только увидел её, тут же влюбился без памяти. Жить не мог, дышать не мог без неё.
Харон не перебивает, слушая очень внимательно и пытаясь понять, что же именно хочет донести до него Андрей.
— Так вот, он, значит, в неё влюбился. И как ты думаешь, осознание того, к чему это может привести, остановило его от того, чтобы заняться с ней сексом? — Андрей вопросительно смотрит на Харона в ожидании ответа.
— Не остановило? — хмыкает Харон.
— Нет, — Андрей качает головой. — Он трахал её, как в последний раз. Короче, тот раз и был первым и последним. До смерти залюбил, в общем.
— Ну, понятное дело. Значит, то такая любовь была, — сухо констатирует Харон.
— Она была, кстати, не против. Тоже его любила, так сильно, что сама хотела этого. А потом он её оставил там, где любил и прочь ушёл… страдать…
— Я б на его месте там же и сдох бы, — выдаёт неожиданно для самого себя Харон, не глядя в удивлённые глаза Андрея. — Как жить вообще с осознанием того, что ты собственными руками убил дорогого тебе человека? Не любил он её. Это не любовь. Это эгоизм чистой воды.
Андрей молчит, ещё крепче сжимая пальцы Харона в своих, а тот продолжает:
— Для художественного произведения, бесспорно, сюжет имбовый. Но не для жизни. У меня свои понятия. И свой моральный кодекс. Не для всех, да. Но если я люблю человека, то никогда не причиню ему вреда умышленно.
Харон говорит тихо, размеренно, но вместе с тем с такой уверенностью в своих словах, что Андрей чувствует, что сейчас происходит что-то очень важное.
— Когда любишь по-настоящему, то сможешь даже отпустить человека, если ему будет так лучше. Если твоё присутствие рядом с ним напрягает его, убивает его или угрожает ему. Даже зная, что ему будет больно от этого. Но боль со временем притупится, а он зато будет жить. Отпустить, потому что он выживет. А с тобой — умрет. Вот как у этого Липскерова твоего в этом сюжете с этой девушкой. Отпустить, даже если ты сам не можешь дышать без этого человека. Даже если абсолютно точно знаешь, что сдохнешь без него. Вот это вот — любить по-настоящему. Очень сильно. А вот так как в сюжете — это со стороны героя не более, чем потребительское отношение. Полная безответственность и эгоизм.