Женщина посмотрела на нее как на сумасшедшую. Трой порылась в сумочке, вытащив записную книжку и огрызок карандаша, при этом наброски портрета Рики, сделанные в поезде, упали на пол. Толстуха не без интереса взглянула на них. Трой быстро нацарапала: «Заходила в 11.15. К сожалению, не застала вас. Ждем завтра к обеду в гостинице «Королевская». Она подписалась, сложила листок и вывела сверху: «мсье П. Е. Гарбель». Передав записку толстухе (по-видимому, консьержке?), Трой наклонилась, чтобы собрать рисунки, и едва не уткнулась носом в пыльный подол, нижние юбки сомнительной чистоты и разбитые туфли. Выпрямившись, она увидела, как консьержка водит толстым пальцем с траурной каймой под ногтем по имени адресата. «Должно быть, не может разобрать мой почерк», — мелькнуло в голове у Трой, и она принялась тыкать пальцем попеременно то в табличку над ящиком, то в записку, натужно улыбаясь и кивая головой.
— Гарбель, — повторяла Трой, — Гарбель.
Она вспомнила о чаевых и вложила в пухлую руку двухсотфранковую бумажку. Эффект был мгновенным. Женщина расплылась в улыбке, обнажив черные гнилые зубы.
— Мадемуазель, — сказала она, игриво помахивая запиской.
— Мадам, — поправила ее Трой.
— No, no, no, no, Mademoiselle[12], — настаивала толстуха с притворной любезностью.
Трой решила, что ей пытаются сделать комплимент. Она изобразила укоризненный взгляд, а затем, вяло махнув рукой, ринулась к выходу.
Рики и Рауль, сидя в машине, были заняты оживленной беседой. Трое самых отчаянных мальчишек расположились на подножке автомобиля, остальные играли в чехарду, явно желая привлечь к себе внимание.
— Милый, — сказала Трой, когда они тронулись с места, — ты говоришь по-французски гораздо лучше меня.
Рики скосил на нее хитрый взгляд, глаза у него были ярко-голубыми с черными, как и волосы, ресницами.
— Naturellement![13] — произнес он.
— Не строй из себя бог знает что, Рики, — рассердилась мать. — Ты чересчур высокомерен. Наверное, я тебя плохо воспитываю.
— Почему?
— Опять?! — грозным тоном отозвалась Трой.
— Ты видела мистера Гарбеля, мамочка?
— Нет, я оставила ему записку.
— Он придет к нам?
— Надеюсь, — ответила Трой и добавила, немного подумав: — Если он существует.
— Если он пишет тебе письма, значит, он существует, — резонно заметил Рики. — Naturellement!
Рауль привез их на маленькую площадь и затормозил напротив гостиницы.
В этот момент консьержка из дома номер шестнадцать по улице Фиалок, просидев минут десять в мрачной задумчивости, взяла телефонную трубку и набрала номер замка Серебряной Козы.
3
Аллейн и доктор Баради стояли по обеим сторонам кровати мисс Трубоди. Горничная, пожилая сухонькая женщина, почтительно отошла к окну. Она перебирала четки, бусинки тихонько постукивали под ее пальцами.
Щеки больной, по-прежнему лишенные поддержки вставных челюстей, глубоко запали, кожа на носу и на лбу натянулась, отчего лицо больной казалось маленьким, как у обезьянки. Рот представлял собой ямку с неровными складчатыми краями. Мисс Трубоди храпела. При каждом выдохе края ямки приподнимались, а при каждом вдохе засасывались внутрь, так что какие-то признаки жизни, пусть и не слишком привлекательные с виду, присутствовали. Почти безволосые надбровные дуги сошлись на переносице, словно мисс Трубоди хмурилась неизвестно чему.
— Она будет находиться в таком состоянии несколько часов, — сообщил Баради. Он вынул из-под простыни руку пациентки. — Я не жду перемен. Она очень больна, но пока я не жду перемен.
— Звучит как вилланелла, старинная итальянская песенка, — рассеянно обронил Аллейн.
— Вы поэт?
Аллейн махнул рукой.
— Скажем так: никому не известный любитель.
— Уверен, вы недооцениваете себя, — сказал Баради, продолжая удерживать вялую руку мисс Трубоди. — Публикуетесь?
Аллейн едва не поддался искушению ляпнуть: «Одна-единственная тоненькая книжечка», но сдержался и ограничился скромным неопределенным жестом, который Баради снабдил привычным комментарием: «Мистер Оберон будет в восторге» — и добавил:
— Он уже чрезвычайно заинтересовался вами и вашей очаровательной женой.
— Должен признаться, — сказал Аллейн, — мистер Оберон произвел на меня громадное впечатление.
С видом человека, чье любопытство изрядно распалено, он взглянул на мясистое непроницаемое лицо доктора и не обнаружил на нем ни единой черточки, ни единого мимического движения, которые свидетельствовали бы о тупости или доверчивости. Кто он такой, этот Баради? Наполовину египтянин, наполовину француз? Или чистый египтянин? «Кто здесь заправляет? — размышлял Аллейн. — Баради или Оберон?» Баради, вынув часы и открыв крышку, бесстрастно взирал на Аллейна. Прошла минута, сопровождаемая постукиванием четок горничной.