Она подвела их к камину, и в эту минуту в дальнем углу гостиной раздался треск и вой настраиваемого приемника.
— Это Шарло, — сказала она доверительно. — Вообще-то его зовут Чарлтон Пирс, но называть его иначе как Шарло категорически воспрещается. Я его много лет обхаживала, пока не убедила на мне жениться. Он все требовал, чтобы я взяла его фамилию, а я не соглашалась: мне столько пришлось трудиться, чтобы стать доктором Пармали, и теперь превратиться всего лишь в миссис Пирс? Он злился как не знаю кто, но я в конце концов сломила его сопротивление, и теперь мы живем в законном браке, как самые примерные и добропорядочные супруги, — да Тэрнер вам, наверное, рассказывал. — Тэрнер им ничего не рассказывал, но эту женщину, видимо, ничуть не интересовало, что о ней говорят, она была выше этого — так, во всяком случае, показалось Фрэнку.
— Шарло, дорогой, — крикнула она мужу, — это Хогарты, они пять ночей не спали, до смерти устали, и прямо к нам в лапы попали — надо их срочно напоить!
Только сейчас Фрэнк увидел Шарло, который сидел по ту сторону рояля, склонившись над путаницей проводов, ламп и батареек. Он выключил приемник и пошел к ним — невысокий, крепкого сложения мужчина лет тридцати, с могучими волосатыми руками, на полголовы ниже своей жены, в рубашке с закатанными рукавами. У него был кирпичный румянец, большая круглая голова и густейшая кудрявая шевелюра.
— Кажется, я поймал Гавайи, — сказал он высоким жидковатым голосом, слегка кривя губы. — Но там еще вечер. Попозже прием будет чище.
— Шарло у нас страстный радиолюбитель, — пояснила доктор Пармали. — Он ловит дальние станции ночью, когда почти все американские молчат. А какие у него сложные приемники, он их сам собирает — если с картиной не ладится. Шарло — симметрический динамист, вы, конечно, знаете, что это за направление. А впрочем, почему, собственно, вы должны знать? Безумно сложно: сплошная математика.
— Я слышала о симметрическом динамизме. Я сама немного занимаюсь живописью, — сказала Миньон.
— Правда? Очень приятно. Шарло вам потом покажет свои гравюры — но, конечно, в традиционной манере. Что вы будете пить? Выбирайте — шотландское виски, ирландское, водка, местная «Белая лошадь» — правда, на лошадь она не тянет, в лучшем случае мул, — даже абсент, если у вас слегка извращенный вкус. У меня он, кстати, именно такой.
— Пожалуй, шотландского с содовой, оно поможет гальванизировать мой труп, — ответил Фрэнк. — А ты, Миньон?
Доктор Пармали улыбнулась.
— Миньон — cа vois va bien[11]. Ну так как? Лично я пью только ирландское виски. Налить вам?
Миньон заколебалась.
— Я виски не пью, — наконец призналась она. — Но может быть… может быть, у вас есть porto blanc[12]?
— Есть, есть! — радостно вскричала доктор Пармали, но тут же огорчилась: — Ах боже мой, я совсем забыла. Во время последней попойки какой-то кретин выстрелил в бутылку из лука и разнес ее вдребезги. Боюсь, никаких французских вин, кроме шампанского, у меня нет. Я шампанское не выношу, а вы? Шарло без шампанского жить не может, он сейчас все равно откроет бутылку — может быть, выпьете?
— Спасибо, с удовольствием, — услышал Фрэнк слова жены и отвел глаза, боясь встретить ее взгляд. К такому Хэмилтон их не подготовил — что придется рассказывать о трагедии Реаты за бокалом шампанского!
Пирс ушел готовить выпивку, а Фрэнк опустился на тахту с таким удовольствием, что это его насторожило: э, нет, надо держать себя в руках, кругом сплошной соблазн. Рассказать как можно скорее, зачем он приехал, и давай бог ноги. Только удастся ли — вот вопрос. Женщины сразу же нашли общий язык. Миньон всегда восхищалась американками такого типа за их деловую хватку, а доктор Пармали, как интуитивно почувствовал Фрэнк, всю жизнь мечтала обрести присущий француженкам дар быть привлекательной без усилий и в любых обстоятельствах. Обе достаточно великодушны, и зависть их лишена недобрых чувств, поэтому их теперь вряд ли оторвешь друг от друга, они захотят познакомиться поближе.
— Не сочтите меня нахалом за то, что я сразу же приступаю к делу, — начал Фрэнк, — но мы уже так давно не спали, а разговор предстоит долгий…
— Ну, конечно, мистер Хогарт, — вас ведь Фрэнк зовут? Скажите, что может сделать для ваших шахтеров старый бесполезный трутень вроде меня?
Фрэнк улыбнулся.
— Кто посмеет назвать трутнем женщину, которая сокрушила крепость мужских предрассудков и стала врачом?
К его удивлению, доктор Пармали зарделась, как девочка.