— Глупенький, да может ли быть иначе, когда люди прожили вместе столько лет! Если, конечно, эти люди понимают друг друга. И заикание твое тут ни при чем. Между прочим, ты гораздо чаще помогаешь мне высказать мои бессмертные мысли. Они куда более предсказуемы, чем твои.
Порой он соглашался с ее словами: да, сейчас его заикание почти совсем незаметно, а он ведет себя как выпущенный из тюрьмы узник, который старается сделать свою комнату как можно больше похожей на камеру. Застенчивость сковывала его. Вот и сейчас ему очень хотелось подойти к трем рабочим — Стиву Сине, Джеку Гальегосу и миссис Ковач, которые забились в угол и молча сидели рядышком, оглушенные всем этим шумом, хотелось ободрить их какой-нибудь шуткой, доказать, что они попали не в сумасшедший дом, но его бросало в дрожь при мысли, а вдруг он застрянет посреди фразы, весь покраснеет от натуги, будет мучиться и совсем смутит их. Надо сделать вид, будто он оказался возле них случайно, шел к кому-то из гостей и остановился. К кому бы пойти? К Милли? Милли сидела за роялем, со смехом отбиваясь от наглых заигрываний Отто, и Спиди не хотел вести себя точно ревнивый муж. Может быть, пойти к Марии? Стройная, спортивная, с медным от загара лицом и тонкими классическими чертами, злюка и умница Марии Уинтер была ему очень симпатична, но сейчас она схватилась в яростном споре с Хейлой Рескин, а когда Марии сердится, от нее лучше держаться подальше.
Пока он раздумывал, кого из гостей выбрать, к нему подошла миссис Хогарт.
— Мистер Спид, меня заинтриговало ваше имя — Невин. Наверное, вам дали его в честь композитора[46]?
— Вы цените его не… незаслуженно высоко. Кроме вас, его считал композитором только один человек — моя м-м-мать. У нее он занимал место между Б-бетховеном и б-богом. Да, я с прискорбием вынужден признать, что меня назвали в его честь — Эт…Этель… берт Невин. — Вспоминая мать и свое многострадальное имя, он начинал жестоко заикаться. И все-таки он продолжал: — В дет-т-т-стве меня з-з-звали Эт… Эт-т-т-тель[47]. Это был мой к-крест, — наконец договорил он.
— О, я вас так понимаю. Я тоже страдала из-за своего имени. Но не в детстве, тогда-то оно мне нравилось. Ведь Миньон значит «хорошенькая».
— Да, я знаю.
— С каждой морщинкой у меня все меньше и меньше прав так называться.
— Ну, вам еще рано об этом беспокоиться.
— Нет, не рано, — возразила она серьезно. — Но расскажите, как вам удалось избавиться от «Этели»?
— Мне это очень долго не удавалось, удалось только тогда, когда я приехал сюда, где меня никто не знал. Милли всегда звала меня С…спиди. Поэтому я начал подписываться «Невин Спид» вместо… — Он махнул рукой, отказавшись от попытки еще раз произнести свое имя.
— Невин мне нравится. Немножко похоже на «neu-vaine» — как это по-английски? Обет?
— Девятидневный молитвенный обет.
— Вы производите впечатление человека, который свято выполняет обеты. Значит, вы с вашей женой росли вместе?
— Я даже помню, когда она родилась.
— О, это замечательно! — Глаза у нее заблестели. — Я бы очень хотела знать Фрэнка с детства. Мне кажется, самая прочная любовь у людей, которые сначала были друзьями, а потом полюбили.
Он покраснел от удовольствия, но выразил сомнение.
— Вы так думаете? Не знаю. Мне было очень трудно убедить себя, что она способна полюбить меня. Слишком уж хорошо она меня знала. И была так… так красива, что я просто боялся. Я болел и не мог обеспечить ей приличное существование. А у нее был такой богатый выбор.
— Но выбрала она вас. И я уверена, не ошиблась.
Шарло Пирс захлопал в ладоши, требуя тишины.
— Ну вот, к…кажется, начинают.
— Слава богу, — сказала миссис Хогарт. — Только бы не заставили говорить меня. А то с моим акцентом…
— Ну, уж меня-то выступать никто не заставит! — Спиди засмеялся. — Будьте уверены.
Миньон ушла к своему мужу, и, глядя ей вслед, Спиди подумал: «Интересно, правду говорят, что она коммунистка?» Если правду, ему будет не так страшно принять участие в этом деле, где замешаны коммунисты. Да, пожалуй, пора решаться, хватит стоять в стороне.