— Я тоже! — засмеялась она. — Давайте осваивать эти методы вместе. — Она нашла в сумочке двадцатидолларовую бумажку, развернула ее и подняла — пусть все видят, каких примерно сумм она от них ожидает.
— La[52] Пусть только посмеют дать меньше. Может быть, у вас есть пятьдесят долларов? Хотя нет, это их может отпугнуть. Двадцать лучше всего. Allons[53].
— Боюсь, ваш первый блин выйдет комом, — сказал Палмер. — Видите ли, у меня сейчас творческий отпуск, и мой нынешний бюджет вряд ли позволит мне…
Она дотронулась до его руки.
— Ну что вы, Palmeur, мы делаем ставку вовсе не на вас. Таких, как мы с вами — нищих художников и университетских профессоров, — я буду обходить во вторую очередь. Сначала давайте попытаем счастья с богатыми. Но вот беда — я никого тут не знаю, поэтому вы должны быть моим… как это называется у бандитов — наводчиком, да?
— Прошу вас, позвольте мне внести мое имя в ваш список. Я хотел сказать, в список членов комитета. Сразу же после вас. Вы распишитесь первая, — попросил он с несвойственной ему настойчивостью.
Он протянул ей свою ручку и потом тоже поставил свою подпись, тщательно выводя каждую букву и с неожиданной силой нажимая на бумагу.
— В первый раз за всю свою жизнь вступаю в организацию. То есть, конечно, после студенческой скамьи, — сказал он с легким вызовом.
Однако он должен предупредить ее, продолжал Палмер, что знает этих людей довольно плохо и будет вынужден описывать их с чужих слов. Ему кажется, лучше всего начать с миссис Блай и ее дочери, особенно если учесть, что Миньон — француженка. Миссис Блай недавно овдовела, она чуть ли не всю жизнь прожила в Париже и обожает все французское. Муж оставил ей очень и очень приличное состояние, нажитое на импорте и экспорте чего-то, и сейчас она ждет завершения формальностей по вводу в наследство. У дочери, Angelique, тоже, по слухам, есть деньги, сейчас ими распоряжается на правах опекунши мамаша, но, как только девушка достигнет совершеннолетия, она их получит. Обе женщины говорят с франко-лондонским акцентом и уверяют, что почти забыли родной язык.
Миссис Блай восторженно приветствовала Миньон по-французски, Angelique улыбнулась ей с ангельской наивностью и пролепетала несколько любезных фраз, какие положено говорить в таких случаях хорошо воспитанной jeune fille[54]. Боже, восклицала миссис Блай, как приятно встретить в этой пустыне chic Parisienne![55] Она просто etourdie[56] от радости! И ее дряблые, нарумяненные щеки тряслись, как желе.
Признание Миньон, что она вовсе не Parisienne, а всего лишь petite provinciate[57], если и обескуражило ее, то не больше, чем на секунду. Ну и что, с жаром возразила она, все равно у Миньон чисто парижский chic, столько cachet![58] — словом, она ravissante[59]. Впрочем, первой сказала это Angelique. «Mere, — сказала Angelique, — Madame ’Ogarte est absolument ravissante, n’est-ce pas?»[60]
— Но скажите мне, chere madame[61], — ведь вы, вероятно, прожили в Америке много лет — трудно иностранцу привыкнуть к американским moeurs[62]? Я, например, чувствую себя здесь совсем чужой. Грубость нравов меня просто ужасает. Взять хотя бы… — она прикрыла рот рукой и доверительно понизила голос, — взять хотя бы эту soiree[63].— Она возвела глаза к потолку. — Можно ли вообразить что-нибудь подобное в Париже? Soiree, где обсуждают беспорядки среди рабочего сброда? Insense[64], вы согласны?
— Если бы меня не волновала судьба этого самого сброда, — сухо сказала Миньон, — поверьте, мадам, я бы не…
— Evidemment[65], — пролепетала Angelique и провела руками по своей груди и бедрам, чтобы Миньон обратила внимание, какая у нее миленькая фигура. — Mere, voyons![66]
Миссис Блай была само отчаяние.
— Ах, ради бога, вы ни в коем случае не должны думать… Ну конечно же, madame искренне убеждена… Что ж, с волками жить — по-волчьи выть, и я с большим рвением окажу содействие моим соотечественникам. Единственное, чего я хочу, — это понять их, и поскольку вы, madame ’Ogarte, поддерживаете это charitable[67] начинание, я согласна последовать вашему примеру. Поэтому с вашей стороны будет чрезвычайно gentille[68] принять этот скромный billet[69] от женщины, которая тоже видела много горя на своем веку и молится за облегчение участи бедняков и за спасение их душ. — И царственно-небрежным жестом она протянула Миньон десять долларов.