Тут в ее сознании наступил провал, а когда она вынырнула из провала, то оказалось, что она стоит возле Мика Райена и Марии Уинтер, которые громко спорят о радикализме и искусстве. Поэт утратил всякое сходство с ангелочком, а Марии свою ледяную иронию, оба остервенело орали что-то, не слушая друг друга. Хватит художникам прозревать тайны мироздания в лонном треугольнике и гниющих фруктах на мятой скатерти, вопил Ангелочек Райен на весь дом, пусть они наконец обратятся к настоящей жизни. А Марии — она специализировалась на изображении тощих, заморенных кляч и койотов, которые этих кляч пожирают, и считала, что обличает этими символами современную жизнь с ее паразитизмом и выхолощенностью, — кричала Мику, что он коммунист и варвар, видящий жизнь только в ее самых грубых, низменных проявлениях. Пан, опасаясь вспыльчивости непредсказуемого Мика, успокаивала спорящих, стараясь выдворить их в патио, чтобы они там поостыли. «Послушай, послушай, Марии, — говорила она, — ты хочешь узнать, из какого теста сделаны ангелочки? Посиди с ним на скамейке под звездами, са-а-мое лучшее место для такой цели».
Наверное, они последовали ее совету, потому что, когда в гостиной опять начался шум, в нем уже были виновны сама Пан, Отто и Уорти — они втроем распевали под аккомпанемент Отто непристойные куплеты.
Потом вдруг она, сама не понимая как, очутилась в другом конце гостиной, где Айвор Остров и унылый Ливингстон Перси беседовали, а она пыталась встрять в их разговор. Перси глядел уже не столь уныло, потому что Айвор завел с ним безудержный флирт, рассказывая о каком-то знаменитом танцоре, которого Перси ему якобы напоминает. «Он божествен, просто божествен, иначе его не назовешь, ему нет равных, он слепит, ошеломляет! Конечно, вы не танцор, но в вас есть что-то неуловимо похожее…»
Пан решила, что этот entretien[89] длится слишком уж долго, надо их развести, иначе будет поздно, но они понимающе переглядывались, терпеливо дожидаясь, когда же этой пьяной старой грымзе надоест болтать и она от них отстанет…
После очередного провала в памяти она обнаружила, что подслушивает разговор Стэнтона Уоллса и миссис Блай, которую все уже давно называли la mere Blah, la mere l’Oie[90] или просто «матушка Гусыня». Стэн был близок к своей заветной цели: он давно мечтал найти богатую вдовушку, которая стала бы его содержать, а он бы занимался живописью в свое удовольствие. Миссис Блай и Стэн сделали открытие, что оба они родом из «американской Сибири», то есть из Северной Дакоты, и теперь перелистывали друг перед другом страницы своих биографий, дивясь, какими извилистыми путями судьба привела их в мир искусства Парижа, Нью-Йорка и Идальго. Оба были безнадежно пьяны. Стэн до такой степени обезоружил миссис Блай своим обаянием, что она перестала утруждать себя тщательно отработанным трассированным «р» и заговорила с интонациями истинной уроженки Среднего Запада, когда же Стэн принялся живописать — с явно вымышленными подробностями, — как он потерял невинность с дочерью поденщика на сеновале, она всплеснула руками совсем уже по-деревенски: «Ой, не могу! Да неужто правда?»
— Ничто в жизни не доставило мне такого удовольствия, как эта потеря, — заявил он.
Миссис Блай потрепала его по щеке:
— Вот врет-то, вот врет! Если вы начали грешить с малолетства, почему же до сих пор не женаты?
— Искал вас, а женщины отвлекали от поисков, — ответил он. — Шутка ли — прежде чем попасть сюда, я исколесил чуть не полсвета.
Он положил свою медвежью лапу с жесткими рыжими волосами ей на колено, и она тут же накрыла ее своей рукой в перстнях и кольцах на каждом пальце, склонила голову к нему на плечо и подставила губы.
— Но теперь вы наконец-то нашли свое счастье, да?
Он взял ее руку и стал целовать перстни.
— Миссис Бриллиант, вам нет цены! Я могу поцеловать вас прямо сейчас или сначала сбрить бороду?
Она захихикала.
— У нас во Франции говорят: поцелуй без бороды — все равно что хлеб без соли.
— Mere, j’t’en prie![91] — вскричала Анжелика: видно, ей было хорошо известно, что должно последовать дальше.
Маман разразилась гневной тирадой по-французски, потом перешла на диалект Северной Дакоты:
— Не можешь найти себе кавалера, танцуй одна. Хула-хулу[92]. — Она повернулась к Пан. — Angelique изумительно танцует хула-хулу, совершенно изумительно.
Пан отвела глаза и увидела, что Отто Балзер массирует Анне Форрест спину. Анна лежала ничком на кушетке и стонала, что у нее оторвался придаток, потому что эта ужасная женщина Вероника заставила ее извиваться змеей, а теперь еще Отто пытается оторвать другой придаток.