— Отто, хватит мучить бедную женщину, — сказала Пан. — Пойди поухаживай за Анжеликой, девочка умирает хочет танцевать. Если ты не в настроении, она спляшет тебе соло, ее и просить не придется.
Отто бодро вскочил с кушетки.
— Разве бывший солдат бросит юную девицу в беде? Никогда! Мамзель! — завопил он. — Вули ву куше авек… пардон[93], оговорился, я хотел сказать: дансэ авек муа. Мерси боку![94] Эй, музыка! У-а-а-а-а!!!
Но почему-то эти проделки и выходки сегодня не веселили Пан. Говорить ей ни с кем не хотелось, только с Шарло, и когда она в следующий раз вынырнула из тумана, то услышала, что спрашивает у всех, где он. Уорти сказал, что Шарло с Элси давно не видно, и тогда она наконец вспомнила.
— Ах да, они у Шарло в мастерской — сказала она, надеясь, что это прозвучит достаточно sang-froid[95], и добавила мстительно: — А Марии с Ангелочком в патио. Надо бы посмотреть, чем эти парочки занимаются. — Уорти, наверное, здорово расстроился, что Ангелочек сейчас сидит наедине с женщиной, в темноте.
Потом оказалось, что она идет в кухню, и в обеих руках у нее по нескольку грязных бокалов с окурками и скомканными бумажными салфетками в пятнах губной помады, которые насовали туда эти свиньи. Пан от отвращения затошнило, и она едва удержалась на ногах, но все-таки благополучно донесла свой груз до раковины, и тошнота прошла, она вдруг почувствовала себя совсем трезвой. Ее сразу охватила жажда деятельности. Она поставила на плиту огромный кофейник и решила, что нужно выпить еще.
Возле бара она услышала из-за закрытой двери хриплый смех Элси. Пан на минуту замерла. А, глупости, уж кого-кого, а Элси она не боится. Джойя как-то сказала, что если Элси не стала лесбиянкой, то лишь потому, что ее никто не соблазнил. Она внушала физическое отвращение и женщинам, и мужчинам — в том числе и Шарло. И конечно, дальше слов дело в студии не пойдет, подумала Пан и осушила залпом стаканчик неразбавленного виски. Наговорятся всласть о правиле золотого сечения в архитектуре, потом Шарло вспомнит, как он обидел свою Пан, начнет корить себя, придумывать, как бы с ней помириться — хорошо бы сделать это невзначай, не поступаясь самолюбием, — но потом его станет одолевать страх, а вдруг он только хуже все испортит, и он будет тянуть — час, другой, третий, и наконец все уйдут, и они останутся одни со своими обидами, смущенные, робкие, все еще разгоряченные весельем, которое кипит в крови, но уставшие, и разве хватит у них духу бросить друг другу слова упрека, их обступят воспоминания о других ночах, веселых, или нежных, или страстных, и они помирятся, как с сотворения мира мирятся все любовники…
— Ай! Пьяная скотина! — Пан схватила себя рукой пониже спины, потом размахнулась, чтобы влепить пощечину в жирную физиономию Отто, но он успел увернуться.
— В каких нескромных далях витают твои мысли, детка? — спросил Отто. — Судя по выражению твоего лица, ты готовилась вкусить райское блаженство.
— Где хотят, там и витают, не твое собачье дело! — Но долго сердиться на Отто было невозможно: ругань отскакивала от него как от стенки горох. — Почему это мужчинам кажется, что женщинам приятно, когда их щиплют за зад? Лично у меня это убивает всякое влечение… Погоди, а где Анжелика? Надеюсь, ее-то ты не щипал?
— Боже упаси! У меня, конечно, чесались руки, когда мы танцевали, но я же знал — ты будешь ревновать…
— Отто! Что ты сделал с девочкой?
— Ничего не сделал, клянусь. Она сама мне предложила.
— Матерь божия! Что она тебе предложила?
— Она умеет танцевать хула-хулу. Научилась на Гавайских островах у туземцев. Сейчас спляшет ее перед нами по всем правилам.
Пан застонала.
— Да ведь «по всем правилам» значит обнаженной до пояса, ты что, не соображаешь?!
Свиные глазки Отто загорелись.
— Ах ты моя конфеточка! Об этом девочка ничего не сказала. А мамаша ей позволила плясать.
— Мамаша! Мамаша вдрызг пьяна, как она может чего-нибудь не позволить.
— По-моему, мамаша рассуждает очень разумно. Она говорит, что потратила целое состояние на уроки танцев, а Анжи все никак не воспользуется случаем показать свою фигурку и подцепить мужа.
— Ну, нет, дорогой мой, мужа она в этом доме не подцепит. Дурную болезнь — да, подцепит, будьте благонадежны. И ребеночка ей тут сделают. А если обрюхатишь ее ты, родит кретина!