Видно, старик понял ее, хоть она говорила по-английски, и с тревогой спросил:
— Как, сеньор ваш папа не приходил сегодня домой?
— Pues, no[128]. А что?
— Ay de mi![129]
Это тоже оказалась долгая история. Вчера они с Просперо Ларой вышли из cantina[130] Грека вместе и отправились домой. По очереди ехали на ослике, а ночевать устроились в овраге.
Перед самой Реатой, там, где дорога сворачивает к Ла-Сьенегите, Хуанито зашел в кабачок утолить жажду, а сеньор Лара остался ждать его с ослом на улице. Когда он вышел, осел стоял на месте, но сеньора Лары нигде не было.
В кабачке ему сказали, что сеньор Лара арестован: подъехал carro шерифа, сеньор сел, и машина уехала.
Хуанито подумал, что люди шутят, что сеньору Ларе просто надоело ждать его, ибо он, конечно, спешил к жене и красавице дочери…
Тут Марта ахнула и, хлопнув себя по лбу, повернулась к Нативидад:
— Слушай, твой отец такой невысокий, плотный, да? Нос как у ястреба, усы и большой рот, да? Ходит в коричневом сомбреро и черной кожаной куртке, уже сильно потрепанной, да? — После каждого «да?» Нативидад испуганно кивала. — Так я же его видела! Иду я сегодня в магазин за пайком и вижу: едет машина шерифа, а он в ней сидит, отец-то твой, вроде знакомое лицо, а кто — вспомнить не могу, только сейчас вспомнила.
Нативидад побледнела как мел.
— Извините меня, пожалуйста, camaradas. Мама уже пережила столько горя. Об этом я должна рассказать ей сама.
Марта тоже попросила позволения уйти, она хотела отвести Хуанито к Альтаграсии, пусть он обрадует ее вестями о Рамоне.
Маленькие часовые заснули на посту, и Елена решила отвести их домой спать.
Попрощавшись со всеми и всех проводив, Конни снова села на краешек кровати и приготовилась ждать Лео. Хэм сел верхом на стул. Они посмотрели друг на друга и грустно усмехнулись.
— Какое-то время мне казалось, что мы вернули нашу организацию к жизни, — сказал он.
Нельзя, чтобы он падал духом, решила Конни. Надо отвлечь его, развеселить.
— Я живая. И ты живой. Нас двое, а двое — это уже ячейка общества… — Она вдруг сообразила, что он мог понять ее слова иначе, и быстро исправилась: — Как там говорится в Библии? Когда собираются двое или трое — это религия, я точно не помню.
Он покачал головой.
— Третий всегда лишний, — сказал он. — Когда появляется третий…
— Когда появляется третий, это уже семья! — Она засмеялась. Душу ей захлестнула бесшабашная отвага. А вдруг Хэм подумал, что семья — это он, она и Томасито? Ну и пусть думает! Почему она должна скрывать, что он ей нравится?
Хэм ничего не ответил, лишь улыбнулся. Она легла и закрыла глаза. А что, если бы они в самом деле были муж и жена, жили бы в этом доме, спали на этой кровати…
Хватит играть с собой в прятки, Консепсьон, сказала она себе. Ты любишь его. Ты хочешь стать его женой. Почему не признаться ему? Ведь ты уже не девочка… Но если ему все это не нужно, что тогда?
Ее охватило смятение. Надо вырвать эту любовь из сердца — или, наоборот, отдать ей всю себя до конца… Так, как Хэма, она еще никого не любила — ни отца, ни Пако, ни Томасито, ни бога. Любовью не слепой, но преданной, любовью к равному, к другу. Как много она может ему дать! Но знает ли он это?
Она услышала, что он встал, будто она позвала его, и подошел к ней. Конни перестала дышать.
— Ты спишь? — спросил он шепотом.
Она хотела притвориться, что спит, но удержалась от этого искушения, хотя что, собственно, мешало ей притвориться? Она покачала головой и сказала, сама не узнав своего голоса, потому что никогда раньше у нее такого голоса не было:
— Ты хочешь лечь? Я подвинусь.
— Спасибо. — Он сел, снял ботинки и забросил ноги на постель. Минуту помедлил, потом лег, слегка придавив ее плечом. — В тесноте, да не в обиде, верно? Приподнимись-ка.
Она повиновалась. Он просунул ей за спину руку и положил ее голову себе на плечо. Потом рука Хэма опустилась ей на грудь. Она показалась Конни такой тяжелой, что у нее прервалось дыхание.
Он лежал тихо, не шевелясь, иногда ей казалось, что он хочет что-то сказать, но слова не шли, как и у нее. Он несмело погладил ей грудь.
Конни вздрогнула.
Его рука замерла — наверное, он подумал, что ей неприятно, решила она и прошептала:
— Ты… ты хочешь меня, Хэмонсито? Я твоя.
И в тот же миг поняла, что совершила ошибку. Он ничего не сказал, но вдруг как будто ушел от нее безвозвратно далеко. Рука его все так же лежала у нее на груди, но стала как мертвая.