— Можете и порыдать, — сказал он, — по крайней мере, у меня на плече. Оно ждет вас. Ну, может, начнем, крошка? Ничего, если буду звать вас «крошка»? Сходим, пропустим по паре рюмочек. Как там у нас дела с джином? Готово? Вот молодец, девочка. Как насчет того, чтобы отправиться сейчас же и как следует надраться?
— Но хорошо, — сказала молодая дама в зеленом кружевном платье. И оба направились в переднюю.
Нью-Йоркер, 24 сентября, 1932 года
Ничего такого не делал
Бледный молодой человек осторожно опустился в низкое кресло, склонил набок голову и прикоснулся виском и щекой к прохладной глянцевитой обивке.
— О Господи! — сказал он. — О Господи, Господи, Господи!
Ясноглазая девушка, прямо сидевшая на краешке кушетки, ласково ему улыбнулась.
— Нехорошо тебе? — сказала она, вся светясь.
— Да нет, прекрасно, — сказал он. — Изумительно. Знаешь, во сколько сегодня встал? Ровно в четыре дня. Все пытался проснуться, но только приподниму голову с подушки — откатывается под кровать. Та, что сейчас на мне, — не моя. Эта, кажется, раньше принадлежала Уолту Уитмену. О Господи, Господи, Господи!
— Может, выпить? — сказала она. — Полегчает.
— Шерсть мастифа, который меня укусил? — сказал он. — О нет-нет, покорно благодарю. Пожалуйста, не надо об этом. Все. С выпивкой навек покончено. Взгляни на руку — тверда, как колибри над цветком. Что я натворил? Что-нибудь ужасное?
— О Боже, — сказала она. — Вчера все изрядно набрались. А ты — нет, ничего такого не делал.
— Ага, — сказал он. — Держался, должно быть, как денди. Что, все разобиделись?
— Да нет, Бог ты мой, — сказала она. — Сочли тебя ужасно забавным. Джим Пирсон за ужином, разумеется, на минутку надулся. Но его как бы удержали на стуле и успокоили. За другими столами вообще вряд ли что-либо заметили. Так что никто не видел.
— Он что, врезать мне хотел? — спросил он. — О Господи. Что я ему такого сделал?
— Да ничего ты ему не сделал, — сказала она. — Ты-то как раз вел себя вполне прилично. Но ты же знаешь, как Джим дуреет, когда у него на глазах слишком увиваются за Элинор.
— А я что, приударил за Элинор? — поинтересовался он. — Правда, что ль?
— Да нет, конечно, — сказала она. — Дурачился, только и всего. Ей это казалось ужасно забавно. Веселилась от души. Только разок немного огорчилась — ты ей сок из моллюсков на спину вылил.
— Боже, — сказал он. — Сок из моллюсков на такую спину! Каждый позвонок — маленький Кабо[16]. Боже милостивый! Что же мне делать?
— Да не переживай из-за нее, не беда, — сказала она. — Пошли ей цветочки или что-нибудь такое. Не волнуйся, все это пустяки.
— И в самом деле, что волноваться?! — сказал он. — Я беззаботен, как птичка. Все нормально. О Господи, Господи. Это все или за ужином еще что-то было?
— Ты вел себя прилично, — сказала она. — Нечего переживать. Понравился всем безумно. Метрдотель, правда, немного тревожился — ты пел не переставая. Впрочем, он на самом деле не возражал. Опасался только, что из-за такого шума заведение, пожалуй, снова закроют. Но самого-то его пение нисколько не беспокоило. Мне кажется, он даже рад был, что тебе так весело. Ну да, ты пел примерно час. Нельзя сказать, чтобы оглушительно. Вовсе нет.
— Так я пел, — сказал он. — Доставил публике удовольствие. Пел, значит.
— Не помнишь? — сказала она. — Одну песню за другой. Собравшиеся слушали. Всем нравилось. Правда, ты все порывался спеть о каких-то стрелках, тебя урезонивали, но ты начинал снова и снова. Был великолепен. Пытались заткнуть тебя хотя б на минуту, чтобы ты чего-нибудь поел, но ты и слышать о еде не хотел. Да, повеселил ты нас.
— Я ничего не ел за ужином? — сказал он.
— Ни крошки, — сказала она. — Официант тебе что-то предлагает, а ты ему сразу обратно, потому что, как ты объяснял, он — твой давно потерянный брат, вас цыгане из табора подменили еще в колыбельке, так что все, что теперь есть у тебя, — его. До того дошло, что он уж рычал на тебя.
— Точно, — сказал он. — Всех потешал. Выступал любимцем общества. А что потом, после ошеломительного успеха с официантом?
— Да ничего особенного, — сказала она. — Невзлюбил ты одного седовласого джентльмена, тот сидел в другом конце зала. Не понравился тебе его галстук, и ты решил ему об этом сказать. Но тебя успели вывести, пока он не взбесился.
— О, вывели! — сказал он. — Я, что же, шел?
16
Скорее всего, Кабо — фамилия, которую носили представители известной в Бостоне семьи богачей; здесь намек на высокое социальное положение Элинор.