Мальчишка по имени Луво снимает шерстяную шапочку и, почесывая череп между четырьмя вделанными в голову разъемами, продолжает подниматься по лестнице. Роджер заруливает на кухню, берет из холодильника три яйца и ставит их в кастрюльке вариться. Вскоре, еле волоча ноги, из спальни выползает Альма – босая, лысая, щуплая и маленькая, как девочка.
Руки Роджера с шорохом пробегают по карманам рубашки – нет, тут все пусто, – находят сигарету, заткнутую за ленту шляпы, и возвращаются в карманы брюк. Он уже знает, что страх на старуху наводят именно его руки. Во всяком случае больше, чем что-либо другое. Длинные руки. Коричневые руки.
– Это еще кто? – шипит Альма.
– Я Роджер. Иногда вы называете меня Гарольдом.
Она проводит тыльной стороной ладони себе по губам и носу.
– У меня есть револьвер.
– Да нет у тебя револьвера. Да и не сможешь ты меня застрелить. Садись давай.
Альма пораженно на него смотрит. Но через несколько секунд садится. Единственный свет в помещении – голубоватое кольцо пламени конфорки. Внизу, в городе, точечки света автомобильных фар расплываются и исчезают, пробежав по стеклу окна между дождевыми каплями.
Сегодня этот дом как-то давит на Роджера – с этими трескучими напольными часами, девственно чистенькими диванами и большим стеклянным шкафом для экспонатов в мастерской. Ему нестерпимо хочется курить.
– Сегодня доктор дал вам новый набор картриджей, верно, Альма? Я видел, как слуга – ну, этот ваш шибздик – возил вас в Грин-Пойнт.
Альма хранит молчание. В кастрюльке побрякивают яйца. У бабки такой вид, будто внутри у нее время остановилось; вены как веревки, похожая на птицу, сидит с совершенно пустым лицом. Одинокая голубая артерия пульсирует над правым ухом. На черепе чуть выдаются четыре резиновых колпачка.
Хмурится:
– Кто вы?
Роджер не отвечает. Выключив конфорку, ложкой с прорезями вынимает три окутанных паром яйца.
– Меня зовут Альма, – сообщает Альма.
– Это я знаю, – говорит Роджер.
– А я знаю, что вы тут делаете.
– Правда?
Подержав под струей воды, он выкладывает яйца на кухонное полотенце перед Альмой. За последний месяц они это проделывали уже больше десяти раз: усаживались среди ночи за стол у нее на кухне при свете огней Трафальгар-парка, железнодорожной сортировочной и порта – Роджер и Альма, высокий чернокожий мужчина и престарелая белая женщина. Картинка немножко не от мира сего. Роджер сам этому удивляется, смотрит на себя будто со стороны – что все это может значить? Каким образом нескончаемые неудачи его жизни привели его именно к этому?
– Давай-ка, ешь без разговоров, – говорит он.
Во взгляде Альмы подозрение. Однако чуть погодя она берет яйцо, шмякает об стол и начинает чистить.
Порядок вещей
А вещи – они такие, они по порядку не располагаются! Чтобы от А к B и дальше к C и D, – увы, не получается. Все картриджи одного размера и одного постылого цвета беж. Но то, что на одних, происходило десятки лет назад, а на других – в прошлом году. По интенсивности тоже: одни, втянув в себя Луво, держат его пятнадцать или двадцать секунд; другие вбрасывают в прошлое Альмы так, что он зависает там на полчаса. Секунды растягиваются, а месяцы промелькивают в мгновение ока. Он выныривает, задыхаясь, словно из-под воды; физически чувствует, как его катапультирует в собственное сознание.
Придя в себя, Луво иногда обнаруживает, что Роджер с ним рядом, стоит с прилипшей к верхней губе незажженной сигаретой и смотрит на загадочную стену, которая увешана у Альмы записочками, открытками и картриджами. Смотрит так, будто ждет, что с этой стены на него снизойдет озарение.
Обычно в доме при этом тишина, только выдохи ветра, что врывается в открытое окно, да шелест бумажек на стене, а в голове у Луво множатся вопросы.
Луво считает, что ему что-нибудь лет пятнадцать. Собственных воспоминаний у него очень немного; о родителях ничего, и никакого понятия о том, кто мог вделать ему в череп четыре разъема, а потом отправить скитаться среди десятка тысяч бездомных сирот Кейптауна. Насчет того, как и почему, – никаких даже намеков. При этом он умеет читать и говорит по-английски и на языке ко́са{10}, знает, что в Кейптауне летом жарко и ветрено, а зимой прохладно и пасмурно. Но где он всего этого нахватался, не имеет понятия.
А все недавнее – сплошная боль: болит голова, спина, ноют кости. Шея изнутри горит огнем, мигрени налетают, как грозы. Дырки в черепе чешутся, из них сочится прозрачная жидкость; они подогнаны далеко не так аккуратно, как разъемы на голове у Альмы Коначек.
10