Выбрать главу
Крым, 1917 г.[2]

ПОЭТ

Среди обугленных развалин, средь унизительных могил — не безнадежен, не печален, но полон жизни, полон сил —
с моею музою незримой так беззаботно я брожу и с радостью неизъяснимой на небо ясное гляжу.
Я над собою солнце вижу и сладостные слезы лью, и никого я не обижу, и никого не полюблю.
Иное счастье мне доступно, я предаюсь иной тоске, а все, что жалко иль преступно, осталось где-то вдалеке.
Там занимаются пожары, там, сполохами окружен, мир сотрясается, и старый переступается закон.
Там опьяневшие народы ведет безумие само, — и вот на чучеле свободы бессменной пошлости клеймо.
Я в стороне. Молюсь, ликую, и ничего не надо мне, когда вселенную я чую в своей душевной глубине.
То я беседую с волнами, то с ветром, с птицей уношусь и со святыми небесами мечтами чистыми делюсь.

«В хрустальный шар заключены мы были…»

В хрустальный шар заключены мы были, и мимо звезд летели мы с тобой, стремительно, безмолвно мы скользили из блеска в блеск блаженно-голубой.
И не было ни прошлого, ни цели; нас вечности восторг соединил; по небесам, обнявшись, мы летели, ослеплены улыбками светил.
Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный, остановил наш огненный порыв и поцелуй прервал наш безначальный, и в пленный мир нас бросил, разлучив.
И на земле мы многое забыли: лишь изредка воспомнится во сне и трепет наш, и трепет звездной пыли, и чудный гул, дрожавший в вышине.
Хоть мы грустим и радуемся розно, твое лицо, средь всех прекрасных лиц, могу узнать по этой пыли звездной, оставшейся на кончиках ресниц…
Крым, 1918 г.

«Ты на небе облачко нежное…»

Ты на небе облачко нежное, ты пена прозрачная на море, ты тень от мимозы на мраморе, ты эхо души неизбежное… И песня звенит безначальная. Зову ли тебя — откликаешься, ищу ли — молчишь и скрываешься, найду ли? Не знаю, о Дальняя.
Ты сон навеваешь таинственный. Взволнован я ночью туманною, живу я мечтой несказанною, дышу я любовью единственной. И счастье мне грезится дальнее, и снится мне встреча блаженная, и песня звенит вдохновенная, свиваясь в кольцо обручальное.
Крым, 1918 г.

РОССИЯ

Не все ли равно мне, рабой ли, наемницей,   иль просто безумной тебя назовут? Ты светишь… Взгляну — и мне счастие вспомнится.   Да, эти лучи не зайдут.
Ты в страсти моей и в страданьях торжественных,   и в женском медлительном взгляде была. В полях озаренных, холодных и девственных,   цветком голубым ты цвела.
Ты осень водила по рощам заплаканным,   весной целовала ресницы мои. Ты в душных церквах повторяла за дьяконом   слепые слова ектеньи.
Ты летом за нивой звенела зарницами;   в день зимний я в инее видел твой лик. Ты ночью склонялась со мной над страницами   властительных, песенных книг.
Была ты и будешь. Таинственно создан я   из блеска и дымки твоих облаков. Когда надо мною ночь плещется звездная,   я слышу твой реющий зов.
Ты — в сердце, Россия. Ты — цель и подножие,   ты — в ропоте крови, в смятенье мечты. И мне ли плутать в этот век бездорожия?   Мне светишь по-прежнему ты.
Крым, 1918 г.

АРХАНГЕЛЫ

Поставь на правый путь. Сомнения развей. Ночь давит над землей, и ночь в душе моей.          Поставь на правый путь.
И страшно мне уснуть, и бодрствовать невмочь. Небытия намек я чую в эту ночь.          И страшно мне уснуть.
вернуться

2

Стр. 8. Главный — в сущности единственный — интерес этих строк состоит в том, что они выражают разочарование интеллигенции, приветствовавшей либеральную революцию весной 1917 г. и тяжело переживавшей большевистский реакционный бунт осенью того же года. То, что этот реакционный режим продержался уже больше полустолетия, придает пророческий оттенок трафаретному стихотворению юного поэта. Возможно, что оно было напечатано в одной из ялтинских газет, но ни в один из моих позднейших сборников оно не вошло.