Муза графини Ростопчиной не чужда поэтических вдохновений, дышащих не одним умом, но и глубоким чувством. Правда, это чувство ни в одном стихотворении не высказалось полно, но более сверкает в отрывках и частности, зато эти отрывки и частности ознаменованы печатью истинной поэзии. Сколько, например, души в этих стихах:
Но вы, разрозненные роком,Любимцы блеклые мои,На лоно матери-землиВы, принесенные оброкомС родимых ветвей и вершин,Как много дум и откровений,Как много горестных виденийИ занимательных судьбин (?)Я вижу в низкой вашей доле!..Не много будущности в вас,Но все на жизненной юдолиПереживете вы не разИ рано скошенную младость,И сон любви, и красоту,И сердца пламенного радость,И вдохновенную мечту{5}.
Еще более глубоким чувством запечатлено стихотворение «Последний цветок»;{6} это, по нашему мнению, лучшее стихотворение в книжке. Вот оно:
Не дам тебе увянуть одиноким,Последний цвет облистанных (?) полей!..Не пропадет в безмерности степей (?)Твой аромат; тебя крылом жестокимНе унесет холодный вихрь ночей.Я напою с заботливым стараньемТебя, мой гость, студеною водой;Я нагляжусь, нарадуюсь тобой;Ты отцветешь… и с нежным состраданьемВложу тебя в псалтырь сопутный мой.Чрез много лет, в час тихого мечтанья,Я книги той переберу листы;Засохший мне тогда предстанешь ты…Но оживешь в моем воспоминаньи,Как прежде, полн душистой красоты.А я, цветок, в безвестности пустыниУвяну я… и мысли тщетный дар,И смелый дух, и вдохновенья жар,Кто их поймет?.. в поэте луч святыниКто разглядит сквозь дум неясных пар?..Поэзия, она благоуханьеИ фимиам восторженной души;Но должно ей гореть и цвесть в тиши,Но не дано на языке изгнаньяЕй высказать все таинства свои.И много дум, и много чувств прекрасныхНе имут слов, глагола не найдут,И на душу обратно западут…И больно мне, что в проблесках напрасныхПорывы их навек со мной умрут!Мне суждено под схимою молчаньяСвятой мечты все лучшее стаить,Знать свет в душе… и мрак в очах носить.Цветок полей, забытый без внимания,Себя с тобой могу ли не сравнить?.. {7}
Отмеченные курсивом слова в первом куплете принадлежат к числу тех из изысканных и неточных выражений, которые иногда портят лучшие вдохновения графини Ростопчиной. Особенно неприятно поражает слово «облистанный», которого значение едва ли кому будет понятно.
Даже и в рефлектированных стихотворениях графини Ростопчиной встречаются места, ознаменованные думою и чувством, – и мы поступили бы несправедливо против ее музы, если бы не выписали этих стихов из пьесы «Равнодушной»:
Мой друг… мне жаль тебя!.. ты молода, прекрасна,С душой чувствительной, ты дышишь для любви,Тебе ль, во цвете лет, ошибкою ужаснойБезжалостно, навек убить права свои,Проститься с счастием… погибнуть для земли?..Нет… верь, бог милости, бог пламенных моленийНе принял робкого ответа твоего!Верь, жертва слез твоих, постов и треволненийПротивна благости вселюбящей его!..Не он ли создал нас, чтоб с кротостью, с терпеньемПосланье ангелов в быту земном свершить?..Не он ли нам велел быть миру утешеньем,Мужчине гордому путь трудный облегчитьИ от житейских смут в нем сердце охранить?..Не он ли одарил нас пламенной душою,Нам сердце, чувство дал, явил в нас благодать,И в ум нам дар вложил, как верой и мольбоюОтступников ума с святыней примирить?..Так! мы посредницы меж божеством и светом.Нам цель – творить добро, нам велено – любить,И женщина, любовь отвергнувши обетом,Не вправе более сестрою нашей быть!Ей темный монастырь! Ей жребий закелейный!..Ей гроб… но с думами, с тревогою, с тоской!..И горе, горе ей, коль образ чародейныйПод черным клобуком сдружен с ее мечтой,Под черной мантией волнует ум младой!..
Да, такие думы и чувства доказывают, что талант графини Ростопчиной мог бы найти более обширную и более достойную себя сферу, чем салон, и что стихи, подобные следующим, выражают только бессознательность, несправедливую как к своему собственному, так и вообще к высокому назначению женщины:
А я, я женщина во всем значеньи слова,Всем женским склонностям покорна я вполне;
Цитата из стихотворения «Осенние листья» (1834). В первой из приведенных строк у Ростопчиной «разметанные», а не «разрозненные»; в седьмой – «горестных явлений», а не «горестных видений». Курсив Белинского.
Стихотворение «Последний цветок» (1835) вызвало также восторженное отношение П. А. Вяземского, который писал А. И. Тургеневу 8 февраля 1836 г., что Жуковский, Пушкин и Баратынский «уж верно не отказались бы» от этих строк. «Какое глубокое чувство, – заключал Вяземский, – какая простота и сила в выражении и, между тем, сколько женского!» («Остафьевский архив князей Вяземских», т. III. СПб., 1899, с. 293).