Но не кляни и ты, что ныне
С губ помертвевших, ледяных
В часы растерянных уныний
К тебе слетает блеклый стих.
Мне кажется, что ночью каждой
И каждым утром, каждым днем,
Когда объят предсмертной жаждой
И смертным роковым огнем, —
Ты проплываешь надо мною.
Колебля тонкое копье,
Дразня минувшею весною,
Суля иное бытие.
Волна — я знаю — беспощадна
И снова не придет к камням,
Но тешиться мечтой отрадно
Изнеможденным берегам.
Из книги «Романтическая пудра»
L'Art Poetique
И.В. Игнатьеву
Обращайтесь с поэзами как со светскими дамами,
В них влюбляйтесь, любите, преклоняйтесь с мольбами,
Не смущайте их души безнадежными драмами,
Но зажгите остротами в глазах у них пламя.
Нарумяньте им щеки, подведите мечтательно
Темно-синие брови, замерев в комплименте,
Уверяйте их страстно, что они обаятельны,
И, на бал выезжая, их в шелка вы оденьте.
Разлучите с обычною одеждою скучною,
В jupe-culotte нарядите и как будто в браслеты
Облеките их руки нежно рифмой воздушною
И в прическу искусную воткните эгреты.
Если скучно возиться вам, друзья, с ритмометрами,
С метрономами глупыми, с корсетами всеми
— На кокотке оставив туфли с белыми гетрами,
Вы бесчинствуйте с нею среди зал Академий.
1913
Эскизетта
Ее сиятельству графине Кларе
Белые гетры… Шляпа из фетра…
Губ золотой сургуч…
Синие руки нахального ветра
Трогают локоны туч.
Трель мотоцикла… Дама поникла…
Губы сжаты в тоске…
Чтенье галантное быстрого цикла
В лунном шалэ на песке.
В городе где-то возле эгрета
Модный круглит котелок…
В траурном платье едет планета
На голубой five o'clock[4].
1913
Из книги «Автомобилья поступь». Лирика (1913–1915)
Книга вторая
Из раздела «Восклицательные скелеты»
«В рукавицу извозчика серебряную каплю пролил…»
В рукавицу извозчика серебряную каплю пролил,
Взлифтился, отпер дверь легко.
В потерянной комнате пахло молью
И полночь скакали в черном трико.
Сквозь глаза пьяной комнаты, игрив и юродив,
Втягивался нервный лунный тик,
А на гениальном диване, прямо напротив
Меня, хохотал в белье мой двойник.
И Вы, разбухшая, пухлая, разрыхленная,
Обнимали мой вариант костяной.
Я руками взял Ваше сердце выхоленное,
Исчеркал его ревностью стальной;
И вместе с двойником, фейерверк тосты,
Вашу любовь до утра грызли мы,
Досыта, досыта, досыта,
Запивая шипучею мыслью.
А когда солнце на моторе резком
Уверенно выиграло главный приз,
Мой двойник вполз в меня, потрескивая,
И тяжелою массою рухнулся вниз.
1913
«Год позабыл, но помню, что в пятницу…»
Год позабыл, но помню, что в пятницу,
К небоскребу подъехав в коляске простой,
Я попросил седую привратницу
В лифте поднять меня к вам в шестой.
Вы из окошка, туберкулезно-фиалковая,
Увидали меня и вышли на площадку.
В лифт сел один и, веревку подталкивая,
Заранее снял ласково правую перчатку.
И вот уж, когда, до конца укорачивая
Канат подъемника, я был в четвертом, —
Допрыгнула до меня Ваша песенка вкрадчивая,
А снизу другая, запетая чортом.
И вдруг застопорил лифт привередливо,
И я застрял между двух этажей,
Бился и плакал, кричал надоедливо,
Напоминая в мышеловке мышей.
А Вы всё выше
Уходили сквозь крышу,
И чорт все громче, всё ярче пел,
И только его одну песню слышал
И вниз полетел.
1913
«Летнее небо похоже на кожу мулатки…»
Летнее небо похоже на кожу мулатки,
Солнце, как красная ссадина ни щеке:
С грохотом рушатся витрины и палатки,
И дома, провалившись, тонут в реке.
Падают с отчаяньем в пропасть экипажи,
В гранитной мостовой все камни раздражены,
Женщины без платки, на голове — плюмажи,
И у мужчин в петлице — ресница Сатаны.
И только Вы, с электричеством во взоре,
Слегка нахмурившись, глазом одним
Глядите, как Гамлет, в венке из теорий,
Дико мечтает над черепом моим.
Воздух бездушен и миндально-горек,
Автомобили рушатся в провалы минут,
И Вы поете: Мой бедный Йорик,
Королевы жизни покойный шут!
1913
«Из-за глухонемоты серых портьер, цепляясь за кресла кабинета…»
Из-за глухонемоты серых портьер, цепляясь за кресла кабинета,
Вы появились и свое смуглое сердце
Положили на бронзовые руки поэта.
Разделись, и только в брюнетной голове черепашилась гребенка и желтела.
Вы завернулись в прозрачный вечер.
Как будто тюлем и июле
Завернули
Тело.
Я метался, как на пожаре огонь, шепча:
Пощадите, не надо, не надо!
А Вы становились все тише и тоньше,
И продолжалась сумасшедшая бравада.
И в страсти и в злости кости и кисти на части ломались, трещали, сгибались,
И вдруг стало ясно, что истина —
Это Вы, а Вы улыбались.
Я умолял Вас: «Моя? Моя!», волнуясь и бегая по кабинету.
А сладострастный и угрюмый Дьявол
Расставлял восклицательные скелеты.
Вы бежали испуганно, уронив вуалетку,
А за Вами, с гиканьем и дико крича,
Мчалась толпа по темному проспекту,
И их вздохи скользили по Вашим плечам.
Бросались под ноги фоксы и таксы,
Вы откидывались, отгибая перо,
Отмахивались от исступленной ласки,
Как от укусов июньских комаров.
И кому-то шептали: «Не надо! Оставьте!»
Ваше белое платье было в грязи,
Но за Вами неслись в истерической клятве
И люди, и зданья, и даже магазин.
Срывались с места фонарь и палатка,
Всё бежало за Вами, хохоча
И крича,
И только Дьявол, созерцая факты,
Шел поспешно за Вами и костями стучал.