Чем не стихи на злобу дня, на события, имевшие место быть, например, в современной, посткоммунистической России?! Однако, думается, здесь важно видеть не просто картинку на темы правительственного кризиса, но образ любой власти, любого управления, скатывающегося из пространства истории в бездну небытия. Наряду с Салтыковым-Щедриным, Толстой показал глубинную однородность, повторяемость любой правительственной системы, воспроизводящей самое себя, только под разными знамёнами и лозунгами.
Вам понятно, господа, кто это говорит и когда? Гадать можно долго, и все догадки будут правильными, поскольку в этой речи министра из поэмы «Сон Попова» Толстой предложил всеобщую модель речи «чиновника» («бюрократа» и т.д.) перед «народом» («массами» и т.д.). И потому его сатира, переполненная подробностями эпохи реформ императора Александра II, доныне современна и таковой останется впредь, новым качеством «соединив прошедшее с грядущим».
Да, Толстой не классик в обыденном понимании этого слова (есть ли точное литературоведческое определение «классика»?!). Но он интересен, он силён своим умением всегда сохранить собственный взгляд на мир, на его явления, на человека. И, конечно, на литературу. По счастью, не завися от заработка писательством, ни дня не быв литературным подёнщиком, он получил возможность совершенно свободного отношения к свершениям словесности – любым, даже считавшимся каноническими.
Гармония… Иногда Алексея Константиновича Толстого называли самым гармоничным писателем в русской литературе. Это справедливо, если говорить о его стиле, соразмерность которого сочетается с удивительной художественной энергией слова. И не совсем точно, если, перелистывая его произведения страница за страницей, вспоминать, как остро чувствовал он не только тяготы и лишения, – саму высокую драму земной жизни.
А его собственная жизнь шла на убыль. 23 декабря 1873 года, в один день с Л.Н. Толстым Алексея Константиновича избрали членом-корреспондентом Императорской Академии наук по отделению русского языка и словесности. Но невралгические боли усиливались, Толстой пытался спастись от них в тишине Красного Рога, затем, в конце сентября 1874 года отправился в новое заграничное путешествие.
Увы, перемена мест помогла ненадолго – весной следующего года Толстой почувствовал себя хуже. Он начал принимать морфин, препарат, который в те времена становился всё популярнее, а о его наркотических свойствах мало кто задумывался. Но ни морфин, ни поездка в Карлсбад в начале лета уже не помогли. Более того, в августе болезнь обострилась, и 28 сентября (10 октября) 1875 года Алексей Константинович после чрезмерной инъекции морфина скончался в Красном Роге. Мы с горечью должны признать, что этот могучий человек, ещё далёкий от возраста старости и телесной дряхлости, пал жертвой наркотической зависимости. Всего за несколько месяцев убийца-наркотик покончил с ним.
Толстой завещал похоронить себя в дубовом долбленом гробу, но, когда его доставили из Брянска, он оказался слишком коротким. Гроб был сожжён, а поэта похоронили в гробу сосновом – в фамильном склепе близ Успенской церкви в Красном Роге. Могила сохранилась, сейчас в селе (ныне Почепского района Брянской области) существует литературно-мемориальный музей имени А.К. Толстого.
По свидетельству Лескова, Толстой, страдая от болей, воскликнул незадолго до рокового часа: «О, как тяжело разлагаться на стихийные начала»[3]. Но и в этих словах он, великий жизнелюбец, остался самим собой – художником, всегда соизмерявшим бренное с вечным.
Много лет спустя князь Дмитрий Шаховской, ставший в изгнании иеромонахом Иоанном, настоятелем Свято-Владимирской церкви в Берлине (впоследствии архиепископ Сан-Францисский), писал в своей книге «Пророческий дух в русской поэзии. Лирика А.К. Толстого» (1938):
«Иоанн Дамаскин оттого так удался Толстому, что в сущности Толстой писал о себе. Так совпали в вышнем плане дары и дороги двух поэтов…
Там – апофеоз любви ко Христу, в слове выражаемый.
Здесь – этот же апофеоз, но выраженный еще и в поэме – об апофеозе этой любви.