В своих воспоминаниях К. И. Чуковский рассказывает о появлении в репинских «Пенатах» «голубоглазого летчика» Василия Каменского, который «чудесно вырезывает из разноцветной бумаги разные фигурки и узоры». Веселость и простодушие Каменского вызывали общую к нему симпатию. «Казалось, – замечает Чуковский, – что и стихи свои он тоже вырезывает из разноцветной бумаги: такие они были пестрые, веселые, орнаментально нарядные».[17] Литературные знакомства Каменского были весьма разнообразны. Вращаясь в эти годы не только в среде футуристов, но и в самых разнообразных петербургских кругах, он становится постоянным посетителем артистического кабаре «Бродячая собака», встречается с А. Ремизовым, А. Куприным, Ф. Шаляпиным, художникам Б. Григорьевым, А. Лентуловым, Ф. Малявиным.
К 1915 году относится и знакомство Каменского с Горьким, вернувшимся из-за границы. Каменский познакомил Горького и с Маяковским.[18] Д. Бурлюку и Каменскому Горький подарил свой автограф, повторив в нем фразу из приветствия «Обществу деятелей периодической печати» (10 апреля 1914 г.): «Они – свое, а мы – свое». В конце февраля 1915 года в «Бродячей собаке» состоялся вечер, посвященный выходу первого номера журнала «Стрелец». На этом вечере присутствовал и Горький, выступивший в защиту футуристов. Особенно запомнилась его крылатая фраза о футуристах: «В них что-то есть…», которая была подхвачена газетами и обошла всю страну.[19]
Вспоминая о встречах с Горьким, Каменский писал: «Я стал „бывать“ у Алексея Максимовича, и мы ходили с ним по левым выставкам, где я давал объяснения наших работ».[20]
Вскоре после вечера в «Бродячей собаке», в ответ на запрос редакции «Журнала журналов», Горький выступил со статьей о футуризме. Заявив о том, что «русского футуризма нет» как единого литературного течения, а есть отдельные талантливые писатели, среди которых он назвал Маяковского и Каменского, Горький писал: «Не ругать их нужно, к ним нужно просто тепло подойти, ибо даже в этом крике, в этой ругани есть хорошее: они молоды, у них нет застоя, они хотят нового свежего слова – и это достоинство несомненное. Достоинство еще в другом: искусство должно быть вынесено на улицу, в народ, в толпу, и это они делают…»[21]
В предреволюционные годы Каменский ездил по России с лекциями, выступал на вечерах со стихами. Он талантливый чтец, эстрадник, пишущий свои стихи в расчете на устное исполнение. Как впоследствии отмечал Луначарский, «Василий Каменский – поэт из породы мейстерзингеров, на манер французских, недавних шансонье. Это – полудраматический, полумузыкальный исполнитель своих собственных „песен“».[22] Сам Каменский писал о себе в одной из черновых записей: «Он музыкант и певец. Свои стихи он исполняет с собственной напевностью».[23] Это был превосходный исполнитель. Он умел так прочесть стихи, что строки, казавшиеся невыразительными, шаблонными, как бы приобретали новое звучание, новый смысл. Н. Асеев очень правильно заметил, что «вне чтения… стихи Каменского теряют половину своей убедительности, своего блеска именно потому, что они созданы для звучания, для жизни, а не для архивной пыли».[24]
Любовь к беззаботно-бродяжной жизни Каменский сохранил навсегда. На весну и лето он обычно уезжал к себе в Пермь, на Каменку. Здесь поэт охотился, ловил рыбу, играл на гармонике, писал стихи. После такой передышки снова пускался в путешествия, скитаясь по белу свету, выступая с лекциями и вечерами.
Каменский читал лекции на темы «Как надо жить?» и «Что такое футуризм?». Если он читал лекцию в Харькове, то она называлась: «Как надо жить в Харькове?», а если в Батуме, то – «Как. надо жить в Батуме?» и т. д. Содержание лекции мало менялось от географических условий, заключаясь в призыве к жизнерадостности, к наслаждению теми дарами, которые предлагает человеку природа. «И мне хочется, чтобы, уходя отсюда, – так заканчивал одну из своих лекций Каменский, – вы унесли в глубине души кусочек веры в новую жизнь и в новых людей, творящих новое искусство; мне хочется, чтобы каждая и каждый сменил свою недоверчиво-грустную улыбку на ясно-радостное желание протянуть свою руку тем немногим, кто служит во имя новой красоты жизни».[25]