И тут же, говоря о своей тяге к природе, Каменский выражает весьма экстравагантное желание «плясать» танго с коровами. Тем самым он пытается совместить примитивизм деревенского существования с последним криком моды современного общества. Точно так же в увлечении великим техническим открытием – авиацией – у Каменского сказывалось стремление к выходу на неизведанные просторы стихий.
Каменский не только пел гимны природе, говорил о радостном общении с ней, о ее целительной силе. В своем бурном влечении к ней он как бы делает попытку прямого вторжения в этот чудесный мир, стремясь передать его дыхание, его стихийные ритмы, его подлинное звучание. Общепринятый язык поэзии и практической речи становится недостаточным в его глазах для решения этой художественной задачи. Уже в стихах из романа «Землянка» Каменский делает первый опыт овладения естественным «голосом самой природы», подражая щебету птиц. А вскоре он вместе с другими футуристами создает совершенно небывалый в русской литературе язык, резко противостоящий всем существовавшим до него нормам и традициям.
В противоположность символистам, проповедовавшим идею преображения жизни в искусстве, футуристы выдвинули требование низведения искусства до жизни. Отсюда же вытекало новое отношение к слову. Следуя за программными установками футуристов, провозгласившими «Слово как таковое», Каменский, говоря о «новом искусстве», также уделял особое внимание вопросу «самовитого» слова.
В лекции о современной поэзии, прочитанной в 1916 году в Перми, Каменский утверждал: «Поэзия Современности, поэзия наших дней ярко разделилась на два берега. Поэты одного берега пользуются словом как только средством, только способом выразить свои поэтические замыслы. Поэты другого, левого берега выставили лозунг: долой слово-средство, да здравствует самовитое, самоцветное слово. Если с одного – правого – берега слышатся только одни песни, то с другого – левого – песни, заглушаемые музыкой. Музыкой в самовитости, в самоценности, в самозначении слов. Здесь каждое слово отвечает за себя. Здесь каждое слово – краска, драгоценный камень, отдельная величина, законченный рисунок. Связность слов здесь не обязательна, ибо аккорды музыки сами говорят за себя. Понимание красоты поэзии здесь слишком, быть может, своеобразно, но в этом есть своя прекрасная сторона, а именно – те откровения, во имя которых творит каждый художник и которые так безгранично дороги в искусстве».[29] Итак, слово для футуристов – не нейтральный строительный материал, а «музыкальная» единица живой речи, как бы наэлектризованная стихийной энергией, скрывающая в себе заряд поэтичности. Оно – исходный момент в развитии стиха или даже целая тема. Слова в футуристической поэзии становятся подвижными, плавкими, способными к многообразным превращениям и соединениям. Раскрывая секреты своей творческой мастерской, Каменский рассказывал: «Если все-таки нужен известный смысл, необходимо содержание, то для этой задачи требуется создание настроения посредством словесной формы, выраженной в образах, в меткости брошенной стрелы своего дарования, в музыкальности, в ритмических движениях души и сердца. Когда меня спрашивают, что я делаю со словом, я отвечаю так:
…Я беру слово „песня“ и нагибаю, и, отпуская его трепетать, произвожу из него девушку, которую называю „песниянкой“. Далее я поступаю так: мне нужно вызвать образ Весны, и я пою:
Песниянка
Песниянная
Песниянных
Песниян».[30]
Общепринятые грамматические и смысловые связи вытесняются новыми единствами, новыми словообразованиями, вроде неологизмов Типа «звенидень», «летайность», «аэротишь», «дымьюсинь» и т. п. Сходная картина и в построении фраз. Предложения сливаются друг с другом, в них часто не ощущается ни начала ни конца. Словесный поток в этих случаях становится логически нерасчлененным.