Здесь меня не устраивал сам рисунок стиха – ниточкой. Если изредка, довольно оригинально получается, а если сплошь – некий странный Китай. И притом ритм – это главное: после каждого слова – большая цезура, а я слышу малую.
Вот я решил, что возможно в таких случаях записывать стихи нормальными строфами. Только каждое слово с прописной буквы и – тройной интервал. Сохраняется вид книжной страницы – и как читается стих, так и произносится»[7]. Слово или словосочетание при таком подходе обретают принципиально иной вес, они не минуются инерционным взглядом, поскольку ритмическая и семантическая составляющая работают при таком подходе слаженно. В результате текст становится максимально насыщенным, лишенным пустот. Интересно, что Сапгир, увлеченный всегда пустотой, молчанием, фрагментацией, в ряде случаев обращается к ровно противоположному началу, которое в духе конструктивистов 1920-х можно назвать «грузификацией стиха».
В другой книге – «Собака между бежит деревьев» (1994) Сапгир использует иной механизм фиксации внимания и деавтоматизации а именно нарушение привычного синтаксического строя. Но здесь же происходит и та децентрация субъекта, которая была важнейшим конструктивным приемом еще в «Элегиях». Еще в одной поздней книге, «Слоёный пирог» (1999), Сапгир работает с таким раритетным приемом, как «круазе», при котором окончание стиха рифмуется с началом следующего (у Сапгира, впрочем, весьма вольно).
Наконец, максимального выхода за пределы словесных ограничений Сапгир достигает в первых двух циклах книги «Тактильные инструменты» (1989–1990). «Предшествие словам (Дыхание ангела)» – это ряд перформансов, подразумевающих не говорение, а шумы, стуки, звукоподражания, дуновения и, собственно, молчание. В одноименном же со всей книгой цикле (к сожалению, оставшейся за пределами нашего избранного) Сапгир чуть ли не в духе Леонардо да Винчи описывает невозможные инструменты и агрегаты, чье действие также подразумевает выход из словесной области в пространство синестезии.
В другой линии своего позднего творчества, заданной в свое время «Голосами», Сапгир возвращается к поэтическим нарративам. Не случайно одна из книг получает название «Новое Лианозово» (1997). Здесь Сапгир (не без элемента автопародийности) обыгрывает раннюю «барачную» эстетику, помещая ее в реалии 1990-х, преподнесенные через нарочито сенсационную криминальную хронику и эксплуатационные мотивы бульварной прессы; иными словами, предметом деконструкции Сапгира тут становится пресловутая «чернуха».
Совсем иной тип нарратива встречаем в книге «Параллельный человек (Рассказы, записанные посредством ритма)» (1992). Это – в самом деле поэтические новеллы, связанные с парадоксальными и драматичными судьбами отдельных персонажей. Поэтика этой книги продолжится и в завершающем «Тактильные инструменты» цикле «Мемуары с ангелами в Красково» (также не вошедшем в нашу книгу), где стихотворные новеллы обретают откровенно автобиографический характер.
Как мог заметить читатель, принципиальной основой сапгировского письма было мышление книгами-циклами, которые создавались на основе общности некоторого более или менее формализованного конструктивного принципа. Таковым мог оказаться прием, форма, жанр или некая более сложно устроенная, но вполне уловимая установка. Такое «мышление книгами», конечно, в условиях неподцензурной культуры имело специфическую реализацию. Если книги как единое художественное целое и появлялись, то в самиздате. Типографская публикация книг в их авторской редакции с большим опозданием началась за рубежом («Сонеты на рубашках». Париж: Третья волна, 1978), а в России – только в перестроечную (М.: «Прометей», 1989), а затем и постсоветскую эпоху. В 1990-х Сапгир скорее стремился публиковать новые стихи, нежели продвигать старые. При этом он, став одним из немногих поэтов старшего поколения, уверенно освоившим компьютер, как создал электронные версии основного корпуса своих сочинений (и несколько вариантов их собрания), так и работал над новыми текстами в электронном формате. С одной стороны, это позволило сохраниться корпусу сапгировских текстов в практически исчерпывающей полноте, с другой – многие поздние тексты сохранились в многочисленных вариантах, что создает определенные текстологические проблемы[8].
Иными словами, при жизни Сапгира далеко не все его книги были опубликованы в авторской редакции. Проект четырехтомного собрания сочинений, начатый Александром Глезером, остановился на втором томе. Посмертные публикации также вызывали вопросы. Особенно это относится к тому «Стихотворения и поэмы» в Малой серии «Новой библиотеки поэта» (СПб.: Академический проект, 2004), подготовленному недавно ушедшим от нас поэтом и писателем Давидом Шраером-Петровым, добрым приятелем Сапгира, и его сыном, филологом Максимом Шраером. Необычайная важность публикации одного из важнейших поэтов неподцензурной традиции в этой образцовой, стремящейся к академизму, но, увы, эстетически консервативной серии невозможно переоценить. Тем досаднее, что составители, явно в нарушение авторского замысла, представили большую часть книг (включая классические «Голоса») фрагментарно, при этом руководствуясь не всегда объяснимой логикой отбора; определенная путаница наблюдалась и в составе поздних книг. Это тем более досадно, что данное издание в идеале должно было бы выступать как каноническое, на которое ссылались бы исследователи (мне приходилось выступать с довольно жесткой критикой данного издания).
7
8
Подробнее см.: