Услада взора
К благодеянью тайной тягой
Душа ее наполнена, как влагой
Насыщены густые тучи
Для утоленья жажды жгучей.
Ашарха [58] месяца томление под стать
Ее душе, дары стремящейся отдать.
Она – шатер ветвистого тамала [59],
Гостеприимство, из-под покрывала
Глядящее с порога:
Не приведет ли путника дорога?
Ресницы опустив, она постелет ложе,
Чтоб отдохнул измученный прохожий.
Сама – как водоем прохладный, цветом схожий
С вороньим оком;
В таком пруду глубоком
Лучами поглощенными всегда
Пронизана спокойная вода.
Однако черные бутоны глаз
Бывали затуманены не раз
Слезами, что веселью, как страданью,
Порой сопутствуют, являясь данью
Душевной божеству.
Ее «Усладой Взора» назову.
Мечтательница
Из одинокого окна
Ей в полдень даль видна
Как на ладони.
Ни облачка на светлом небосклоне.
За полем рисовым – широкая река
Блестит среди густого тростника.
За нею пелена зеленой полумглы,
Где пальм кокосовых высокие стволы,
Деревья хлебные, горбатый джам [60].
Житье-бытье другой деревни там
Проходит, как бы в отчужденье:
Людей неведомых рожденье,
Их смерть, их праздники, их будни.
На крыше, с книгой, пополудни
Она сидит. Не собранные сзади,
Свободно ей на грудь скользнули пряди.
Душа ее блуждает где-то,
Оплакивая вымысел поэта.
Сказанье о герое
Находит в ней сочувствие живое,
И с тем, кого не видела, в разлуке
Она тоскует. В полнолунье звуки
Унылой песни лодочника к ней
Доносятся сперва сильней,
Затем слабее, словно дальний зов,
С челна, плывущего меж сонных берегов,
И слезы беспричинные из глаз
Струятся в этот час,
И пробуждаются в ней смутные желанья.
Из глубины веков ей слышатся преданья.
О, как, должно быть, сладко в темноте
Писать письмо на пальмовом листе
Пером, обмокнутым в настой печали!
«Мечтательницы» имя мы ей дали.
Изваянье
Нет спору, эта женщина – творенье
Той силы, чье бессмертное прозренье,
Чья вековечная игра
Столь нескончаемо цветиста и пестра,-
Того умельца,
Что насекомых тельца
И крылья бабочек разглядывал веками
И вдруг мудреными украсил письменами.
Но это тело -
Творца отдохновенье, а не дело,
Забава праздности минутной, дань мгновенью,
Когда он был охвачен ленью
И, в одиночестве, вечернею порой
Увлекся облаков причудливой игрой…
Осенних рек излучины; красу
И негу пылкую в гранатовом лесу
В бойшакхе месяце, то юное презренье,
С каким на полдень и его горенье,
Высокомерия полна,
Бросает беглый взор она;
В срабоне месяце, на дне разлива – глянец
Плывущих водорослей, их подводный танец,
А в магхе [61] месяце – дрожащую листву
Смоковниц и росой омытую траву;
Надменность плавную, с какой при первом громе
Павлины расправляют хвост в истоме,-
Все это взял за образец,
Красавице давая жизнь, творец.
Но радужной окраски пузыри
Переливаются – и ничего внутри.
Души никак я не найду:
Все – внешнее, все – на виду.
Рассудок неглубокий, без раздумья,
Без остроумья.
Ей неизвестно чувство ожиданья.
Утраты не приносят ей страданья.
Она подарки с легкостью берет
И так же забывает в свой черед.
Как сгусток радости вселенской,
Она явилась в оболочке женской.
Сарасвати, богиня, наобум,
Бездумно лепеча, в нее вдохнула ум.
Не потому ли дух ее и плоть -
Земли щепоть,
Что вмешана в бессмертное питье?
Я «Изваяньем» назову ее.
Из книги «Голос леса»
(«БОНОВ АНИ»)
1931
Лиана сапфирная
Это месяц-красавец фальгун,- это ног его легкие звоны…
Не звенят ли браслетам в ответ на лиане сапфирной бутоны?
Небу невмочь замыкать уста,
Небо измучила немота,-
Плеснулось оно лазурью, тревогой весны обуяно,
Полнит небесной струей голубые фиалы лиана.
Тенью на дальней скале безмолвье легло голубое,
Ищет, жаждет оно воплотиться в марево зноя,
Канув в безбрежную гладь,
В море свой лик угадать.
Гроздьями нежных цветов ветвей разрешилось молчанье,
Непостижимая тайна в их ровном раскрылась качанье.
Перед свиданием затрепетавшее женщины тело
Сжимало синее сари и речь, задыхаясь, немела,-
Но стали несказанные слова
Беспредельны, как синева.
Небесной радости свет, сквозь голубые туманы,
Затрепетал синевой в бутонах сапфирной лианы.
Это – на голос скитальца ответил путник безвестный,
Лиана познала себя в своей лазури небесной.
Везде, вблизи и вдали,
Зацветают джуй [62], шефали [63].
О, сколько сладостных слов у ашшина, срабона, фальгуна!…
Цветов имена мою душу любовью наполнили юной.
Кто золотому чампаку шлет отзвук звонкоголосый?
Кому аромат нагкешора [64] струится в смольные косы?
Во влажных, черных глазах -
Жасмин в дождевых слезах.
Розовый пыл олеандра в бряцанье браслетов стозвонных,
В кадамбе с красной пыльцой – отраженье томлений бессонных.
Сапфирная, ты низошла посланницей дальнего мира.
Твой голос звонок и чист, как чаша неба – сапфира,
В потоке непостоянства,
Вне времени, вне пространства,
Ты – голос бога, весна, его голубая причуда,-
Скажи, незнакомка-весна, зачем ты явилась, откуда?
Зачем и откуда? – вопросом встречаю твое новоселье,
Тебе с беспричинной любовью плету из цветов ожерелье.
Воздушные волны струят
Весенний цветов аромат,
И тени манговых рощ дрожат от пчелиного гуда.
Пестрые крылья раскрыл мотылек… Зачем он, откуда?
Как знать – зачем и откуда? Цветы, деревья и травы…
Пред гордой их красотой и восторги души величавы!
Полуденный ветер весенний
Завел в древесные сени
Павлина, и я, изумленный, смотрю на кружки изумруда,
И думаю, и говорю: кто ты? Зачем и откуда?
вернуться
63