Выбрать главу
Народ из этих мест топорен, Тяжеловесен, не проворен И волей слаб, хотя упрям. Живет он мелочно и скупо И пересчитывает тупо Свою нужду по медякам.
Как четки, протянулись годы; От непогоды гибли всходы; Под яростным нажимом рук Пахал одни лишь камни плуг; Народ зубами и ногтями на клочья землю рвал.
Взяв кошек, взяв худых собак, Взяв птиц, нахохлившихся в клетках, С нуждой соразмеряя шаг, Чтоб рыться, не кривясь, в объедках, Покинув кров и край родной, Усталой, медленной толпой Народ из этих мест бредет Дорогой в никуда, во тьму, вперед. Визжит и воет, ковыляя, Держась за юбки матерей, Орава грязная детей; Не отрываясь и моргая, Глядят беззвучно старики На свой клочок земли любимой, Которую глодали зимы, И засухи, и сорняки; Шагают парни по дороге, Как плети руки, тяжки ноги, Нет мужества и даже нет Порыва к счастью давних лет, Нет сил, чтобы ускорить шаг, И сжать себя в тугой кулак, И выпрямиться для борьбы С угрюмой яростью судьбы.
Полей и пажитей народ Сполна узнал несчастья гнет.
Под градом, ливнем, снегопадом Тележки катятся вперед, Размазывая день-деньской Хребет разбитой мостовой. Одни — как хрупкие скелеты; На их оглоблях амулеты Дрожат и дребезжат; Другие жалобно визжат, Как заржавелых ведер дужки; На третьих — фонари и побрякушки; Четвертые же длинноносы, Как древние суда, а их колеса, Где знаки зодиака уцелели, Как будто целый мир везут к незримой цели.
За шагом шаг колеблют свой костяк Усталые, больные клячи; Возница вертится и чуть не плачет, Похож на мельницу, которую с ума Свела ночная тьма, — Потом он наудачу Швыряет камнем в небо, где маячит, Как туча, воронье судьбы незрячей.
Народ из этих мест Несчастен — и несет свой крест.
По глине, по пескам, минуя реки, рощи, Замучены, понуры, тощи, Бредут стада. Их тоже вывела бог весть куда Тугая плеть неурожая. О камни спотыкаются бараны, Быки ревут — к ним смерть плывет через туманы, — Коровы тащатся, водянкой налитые, Соски их вялы, как мешки пустые, К бокам ослов, изъеденных паршою, Раскинув руки, смерть приникла головою.
Из этих мест народ и скот Бредет дорогой старой, Которая в ночи ведет Вокруг земного шара. Бредет народ со всех сторон Сквозь сумрак судеб и времен. Вдоль нив, лугов, селений нищих, Спокойно спит лишь на кладбищах, Спускается из лога в лог По петлям траурных дорог, Зимою, осенью, весной, Не ведающей сна толпой, Из никуда и в никуда.
А между тем вдали, Где дымный небосвод спустился до земли, Там, величавый как Фавор[13], Днем серый, вечером багровый как костер, Далеко щупальца присоски простирая, Людей равнин маня и опьяняя, Одетый в мрамор, в гипс, и в сталь, и в копоть, и в мазут, — Встал город-спрут.

Перевод Э. Линецкой

Из книги «Города-спруты»

(1896)

Равнина

Равнину мрак объял: овины, нивы И фермы с остовом изъеденных стропил; Равнину мрак объял, она давно без сил; Равнину мертвую ест город молчаливо.
Огромною преступною рукой Машины исполинской и проклятой Хлеба евангельские смяты, И смолк испуганно задумчивый оратай, В ком отражался мир небесный и покой.
Ветрам дорогу преградя, Их загрязнили дым и клочья сажи; И солнце бедное почти не кажет Свой лик, истертый струями дождя.
Где прежде в золоте вечернем небосвода Сады и светлые дома лепились вкруг, — Там простирается на север и на юг Бескрайность черная — прямоугольные заводы. Там чудище огромное, тупое Гудит за каменной стеной, Размеренно хрипит котел ночной, И скачут жернова, визжа и воя; Земля бурлит, как будто бродят дрожжи; Охвачен труд преступной дрожью; Канава смрадная к реке течет Мохнатой тиной нечистот; Стволы, живьем ободранные, в муке Заламывают руки, С которых, словно кровь, струится сок; Крапива и бурьян впиваются в песок И в мерзость без конца копящихся отбросов; А вдоль угрюмых рвов, вдоль путевых откосов Железо ржавое, замасленный цемент Вздымают в сумерках гниенью монумент.
Под тяжкой кровлею, что давит и грохочет, И дни и ночи Вдали от солнца, в духоте Томятся люди в страдной маяте: Обрывки жизней на зубцах металла, Обрывки тел в решетках западни, Этаж за этажом, от зала к залу Одним кружением охвачены они. Их тусклые глаза — глаза машины, Их головы гнетет она, их спины; Их пальцы гибкие, которые спешат, Стальными пальцами умножены стократ, Стираются так скоро от напора Предметов жадных, плотоядных, Что оставляют постоянно След ярости на них, кровавый и багряный.
О, прежний мирный труд на ниве золотой, В дни августа среди колосьев хлеба, И руки светлые над гордой головой, Простертые к простору неба, — Туда, где горизонт налился тишиной!
О, час полуденный, спокойный и невинный, Для отдыха сплетавший тень Среди ветвей, чью лиственную сень Качали ветерки над солнечной равниной!
Как будто пышный сад, раскинулась она, Безумная от птиц, что гимны распевали, Высоко залетев в заоблачные дали, Откуда песня их была едва слышна.
Теперь все кончено, и не воспрянуть нивам Равнину мрак объял, она без сил: Развалин прах ее покрыл Размеренным приливом и отливом.
Повсюду черные ограды, шлак, руда, Да высятся скелетами овины, И рассекли на половины Деревню дряхлую стальные поезда.
И вещий глас мадонн в лесах исчез, Среди деревьев замерший устало; И ветхие святые с пьедестала Упали в кладези чудес.
И все вокруг, как полые могилы, Дотла расхищено, осквернено вконец, И жалуется все, как брошенный мертвец, Под вереском сырым рыдающий уныло.
Увы! Все кончено! Равнина умерла! Зияют мертвых ферм раскрытые ворота. Увы! Равнины нет: предсмертною икотой В последний раз хрипят церквей колокола.
вернуться

13

Фавор— гора в Палестине, на которой, по евангельской легенде, Иисус Христос явился своим ученикам «преображенным» — в виде божества.