В начале нового года попытка Папы Римского выступить посредником была отвергнута даже без обычных вежливых уклонений. Ссора, сказал Филипп VI Бенедикту XII, была не между суверенными королями, а между сувереном и вассалом в деле, которое затрагивало власть французской короны. В таких обстоятельствах посредничество было дерзостью. В то же время французский король занялся опустошением церковной казны. Он не скрывал, что его целью было финансирование весенней кампании. Бенедикт XII отреагировал с характерной для него решительностью. Он отказался разрешить Филиппу VI взимать налоги с церковного имущества. Чтобы предотвратить любые преступные намерения французского правительства, он приказал сборщикам десятины для крестового похода вернуть собранные деньги тем, кто их заплатил[268].
Теперь Филипп VI сделал серьезное дело из обиды, которая до этого была не более чем незначительным раздражителем. Это было присутствие при английском дворе его самого настойчивого и желчного внутреннего врага, Роберта д'Артуа. Позже Филипп VI объявил интриги этого человека главной причиной войны, и его версия событий, какой бы изворотливой она ни была, нашла всеобщее признание во Франции. Правда оказалась не столь однозначной.
Роберт д'Артуа, одна из ключевых фигур первых лет Столетней войны, был свояком Филиппа VI. Это был умный и приятный человек пятидесяти лет, чьей жизнью управляла одна непреодолимая навязчивая идея, которой он посвятил большую часть своих сил и которая в конечном итоге привела его к смерти, когда он находился во главе иностранной армии сражаясь против своей собственной страны. Эта идея была связана с графством Артуа, которое по причуде закона о наследовании перешло от его деда к его тетке в конце XIII века, а не к нему самому. В разное время он добивался своего путем судебных тяжб, насилия и интриг при дворе, но всегда безуспешно. Когда Филипп VI стал королем Франции, Роберт увидел для себя новые возможности. Он стал ближайшим другом и советником короля, его "главным и особенным любимым компаньоном во всех его владениях, ― как выразился Фруассар, ― и в течение трех лет все, что делалось в королевстве Франция, делалось по его совету, и без него ничего не решалось"[269]. В течение нескольких месяцев Роберт убедил короля принять графство под управление короны на время пересмотра его претензий. Это дело вызвало необычайные страсти, разделило семью и двор Филиппа VI и создало опасную аристократическую коалицию против него. К несчастью для Роберта, старая графиня Артуа умерла в ноябре 1329 года, и по другой причуде наследования ее права в итоге унаследовала герцогиня Бургундская. Герцог Бургундский, ее муж, помимо того, что был одним из крупнейших территориальных магнатов королевства, являлся еще одним шурином Филиппа VI. Тогда Роберт зашел с козырей. В декабре 1330 года тяжба внезапно прекратилась. Было установлено, что документы, которые Роберт представил в поддержку своих претензий, были подделаны по его указанию. Филипп VI отказался от своего недавнего друга и разрешил возбудить против Роберта уголовное преследование. Но Роберт отказался предстать перед судом. Он бежал в Нидерланды и начал вести скитальческую жизнь на границах Франции, переезжая с места на место, поскольку его присутствие приносило неудобство его друзьям и родственникам. В апреле 1332 года он был изгнан из Франции, а все его имущество было конфисковано.
Неустанное преследование Роберта д'Артуа Филиппом VI еще долгое время после того, как тот превратился в одинокого и обнищавшего изгнанника, свидетельствует о его характере. Несомненно, это было вызвано влиянием королевы (сестры герцога Бургундского). Сам Филипп VI, хотя и не был по натуре злопамятным человеком, был крайне суеверным и неуверенным в себе. Он очень серьезно отнесся к угрозам, которые Роберт бросал ему из-за границы с целью разжечь восстание во Франции и поразить его детей колдовством. Более двух лет после того, как Роберт покинул Францию, Филипп VI посылал шпионов следить за ним и головорезов, чтобы схватить его. Он арестовал духовника Роберта, когда его нашли во Франции, посадил в тюрьму его супругу и детей, преследовал за измену тех, кто тепло отзывался о нем, и создавал военные коалиции против соседних князей, которые его укрывали[270].
Весной 1334 года Роберт д'Артуа прибыл в Англию под чужим именем и попросил убежища при дворе Эдуарда III. Он объяснил, что был оклеветан своими врагами во Франции и намеревался вернуться туда, чтобы оправдаться, как только сможет сделать это безопасно. На этом основании Эдуард III разрешил ему остаться. Но он отказался оказать ему какую-либо помощь против французского короля. Это версия была подготовленная самим Эдуардом III несколько лет спустя, когда решение стало спорным. Почти наверняка это правда, поскольку в течение следующих двух лет о Роберте ничего не было слышно. Поток угроз и оскорблений в адрес Филиппа VI и его семьи прекратился, а Филипп VI, со своей стороны, хотя и должен был знать, где находится Роберт, ничего не сказал по этому поводу в ходе долгих переговоров с английским двором. Пока политика Эдуарда III оставалась направлена на умиротворение Франции, присутствие Роберта д'Артуа в Англии могло быть неудобным только для самого Эдуарда III. Но когда отношения с Францией стали холодными, а затем и враждебными, Роберт стал пользоваться благосклонностью английского двора. Осенью 1336 года он сопровождал Эдуарда III в его экспедиции в Шотландию. Он начал получать денежные подарки, и ему разрешили жить в королевском поместье. Роберт был колоритным и обаятельным, отличным наездником и льстецом — таким человеком, который нравился Эдуарду III. Однако, что действительно понравилось английскому королю, так это потенциал, которым он, как считалось, мог доставить неприятности врагу. Роберт д'Артуа имел обширную и полезную сеть друзей во Франции. У него также были родственники среди независимых нидерландских князей на северной границе Франции — региона, где Эдуард III уже осенью 1336 года надеялся создать большой наступательный союз. Роберт преувеличивал собственную значимость, и Эдуард III поверил ему[271].
270
Nangis, Chron., ii, 111, 124, 126–30, 132–3; Grandes Chron., ix, 126–8, 132; Chron. anon. Par., 156–9; Chron. Norm., 37; Récits d'un bourgeois, 156; Cazelles (1), 75–90, 101–2; Lucas, 126–8.
271
Bel, Chron., i, 107–8; *KOF, ii, 523, xviii, 31; CPR 1334–8, 322, 327; CCR 1337–9, 24, 36, 42.