Не хватало упорядоченной системы национального налогообложения. Ближе всего к этому в начале XIV века французское правительство подошло в системе налогообложения церкви, которая, безусловно, была самым крупным и богатым землевладельцем королевства. Французская церковь регулярно облагалась налогами с согласия церковных соборов или (чаще всего) Папы Римского. Какой бы метод ни был выбран, преимущество обложения налогами церкви заключалось в том, что не требовалось никакого дополнительного согласия. Обычно налог добросовестно платили, и он вносил разный по объему, но регулярный вклад в королевский бюджет, и составлял в 1320-х годах около пятой части от всех поступлений[28]. Однако большая часть королевских доходов обязательно поступала от мирян, и для их налогообложения не существовало никакой системы, а только череда бессистемных приемов.
До того, как разразилась буря, предпринимались вялые попытки улучшить ситуацию. В течение многих лет гражданские юристы продвигали теорию о том, что, поскольку король обязан защищать интересы королевства, он может взимать налоги со всех своих подданных по публичному праву. Великий философ морали Фома Аквинский[29] пришел к тому же выводу другим путем. По его мнению, налоги, взимаемые по умеренным ставкам, всегда допустимы, когда "возникает непредвиденная ситуация и необходимо увеличить расходы в общих интересах или сохранить достоинство двора, если обычных доходов и налогов недостаточно"[30]. Не многие французы, однако, согласились бы с этим, и практика сбора налогов, конечно, была очень разной. Согласно ортодоксальной точке зрения, король мог требовать помощи при посвящении в рыцари самого себя или своего сына, а также за брак своей дочери, но не более того. Даже эти суммы могли взиматься только с прямых вассалов короля. Когда в 1285 году Филипп IV Красивый попытался взимать со своих подданных подати за свое возведение в рыцарское достоинство, последовали энергичные и в целом успешные протесты. Деньги, собранные с вассалов, были возвращены[31].
Более перспективная линия была принята во время фламандских войн. После восстания в Брюгге в 1302 году Филипп IV возродил древний призыв на военную службу, известный как арьер-бан (arrière-ban). Опираясь на неопределенное, но неоспоримое право предыдущих королей, он призвал в армию в Аррасе "всех людей, знатных и не знатных, как принадлежащих нам, так и другим сеньорам"[32]. Филипп IV не хотел, чтобы вся нация с оружием в руках собралась в Аррасе. Ожидалось, что дворяне предоставят кавалерию. Отборные контингенты недворян, набранные в основном из городов, должны были сражаться в качестве лучников или пехотинцев. Остальные должны были купить освобождение от службы по цене в 2% от стоимости их имущества или больше, если сборщики смогут это сделать. Урожай средств оказался весьма значительным. Поэтому эксперимент был повторен в следующем году и еще раз в 1314 году. Провозглашение сбора арьер-бана стало приобретать мощное психологическое значение, ознаменовав момент начала серьезной войны. Однако сопротивление ему или, по крайней мере, его финансовым последствиям росло. Дворян нельзя было заставить платить. Они имели право лично сражаться со своими свитами, чтобы сохранить статус и заработать на войне. Более того, они рассчитывали, что их подданные будут участвовать в их значительных расходах, и возражали против их обеднения от королевских поборов. Многие города считали, что они выполнили свой долг по защите королевства, отремонтировав и защитив свои собственные крепостные стены. Другие не желали признавать призыв защищать далекую Францию от опасностей, которые их не касались. Кроме того, оказалось трудно возродить сбор арьер-бана без возрождения красивых юридических различий, которые сопутствовали ему. Одно из них заключалось в том, что это средство можно было использовать только тогда, когда война уже началась. Подготовка к войне, какой бы неизбежной она ни была, требовала других источников дохода. Король никогда не мог планировать далеко вперед.
В ответ на эти трудности Филипп IV несколько раз просто требовал имущество своих подданных на том основании, что оно ему необходимо. Тем, кто требовал более веских причин, отвечали, как духовенству Тура в 1305 году, что они являются частью политического тела королевства, что они обязаны перед своими собратьями вносить вклад в общие интересы, и что они могут заплатить свои деньги добровольно или их получат от них силой[33]. В целом, однако, король не взимал налоги без хотя бы видимости согласия своих подданных. Это не было конституционным угрызением совести. У него просто не было выбора. Без этого ни один налог на практике не мог быть собран. У государства не было достаточно информации, чтобы оценить каждого подданного, а также количество чиновников и солдат, которые должны были бы взимать обязательный налог при активном сопротивления налогоплательщиков. Дворяне оценивали себя сами, когда вообще платили налог. Налоги на города собирались горожанами. Пошлины на сделки ломбардских купцов взимались самими ломбардцами. Поскольку король не мог обойтись без сотрудничества с налогоплательщиками, было много возможностей для переговоров об условиях и размере каждого налога. В этом торге за бесчисленные индивидуальные согласия власть короля не обладала должной силой. Согласие на выплату налога могло затянуться, даже если в конце концов оно было получено. Но когда король, уже собрал свою армию, ему срочно нужны были деньги, и он не мог позволить себе задерживать их сбор, показавшись людям неразумным или тираном. Именно поэтому чиновникам Филиппа IV было предписано обращаться к налогоплательщикам с douces paroles et suasions (с лаской и уговорами), указывая им на то, как велика нужда короля, как скромны требования с бедных и как справедливы поборы с богатых[34]. Но если эти уговоры не приводили к согласию, сделать с этим можно было очень немногое. Имя непокорного барона или города записывалось, и вскоре появлялась возможность навлечь на них немилость короля. Но, с другой стороны, этого могло и не произойти.
29
Фома Акви́нский (лат.