На следующее утро, 27 августа, на рассвете не менее 2.000 французских пехотинцев в сопровождении отряда латников под командованием герцога Лотарингского вступили на поле боя. Это была часть армии, которую Филипп VI отказался ждать. Они провели ночь, во рвах и под живыми изгородями вдоль дороги на Абвиль. Они ничего не знали о судьбе своих товарищей и думали, что английские всадники, внезапно появившиеся из утреннего тумана, были их друзьями. Графы Нортгемптон, Саффолк и Уорик со своими людьми рассеяли их одним ударом и преследовали бегущих оставшихся в живых до деревни, убивая всех, кого могли настигнуть.
Только поздним утром англичане узнали о своей победе. Их собственные потери были невелики. Перекличка показала, что сорок человек пропали без вести. Число убитых и раненых среди пехоты и лучников должно было быть больше. Но потери французов были катастрофическими. Эдуард III был полон решимости не допустить потери достигнутого преимущества из-за возможности пограбить. Он отдал приказ не обирать мертвых, приказ, который он упорно отказывался отменить до окончания битвы. В течение 27 августа герольды прошли по полю, опознавая мертвых по их гербам. Недалеко от места, где стояла линия принца Уэльского, были насчитаны тела 1.542 французских рыцарей и оруженосцев. Еще несколько сотен лежали на поле вокруг, где их убили во время преследования в конце битвы или в воскресенье утром. Никто не потрудился сосчитать погибших пехотинцев. Их снаряжение не стоило разграбления. Герольды еще не освоили хорошо свою науку, и в их списках французских потерь было много ошибок. Но в отношении самых знаменитых из них сомнений не было. Тела Иоганна Богемского и его спутников были найдены там, где они пали. Восемь других принцев крови также были опознаны. Среди них были граф Алансонский, который внес больший вклад в катастрофу, чем кто-либо другой; племянник Филиппа VI Луи, граф де Блуа, брат претендента на Бретань; Жан, граф д'Аркур, глава клана, самый известный представитель которого сражался в английской армии; герцог Лотарингский, который был женат на племяннице Филиппа VI, и Людовик Неверский, граф Фландрии. Их тела были отложены, чтобы быть похороненными достойно вместе с погибшими англичанами. Остальные были брошены в огромные могильные ямы, вырытые вернувшимися крестьянами.
Уцелевшие французы искали козлов отпущения и нашли их среди иностранцев, как и после битвы при Слейсе шесть лет назад. Когда Филипп VI прибыл в Амьен утром 27 августа, одним из первых его действий был приказ об уничтожении генуэзских предателей везде, где их можно было найти. Многие из них были убиты в Амьене и близлежащих гарнизонных городах, прежде чем гнев короля остыл и его приказы были отменены[888]. Долгие размышления убедили большинство французов, что виноваты не арбалетчики, а французская тяжелая кавалерия, которая атаковала английские линии в стремительном беспорядке и позволила победить себя пешим бойцам и простым лучникам, gens de nulle value (людьми незначительными), как возмущенно назвал их монах-хронист из Сен-Дени. Но его точка зрения, хотя и распространенная, была почти столь же абсурдной, как и та, которая возлагала всю вину за катастрофу на генуэзцев. Французские боевые линии были тщательно выстроены, и хотя баталия графа Алансонского, вероятно, атаковала слишком рано, нет никаких оснований полагать, что их атака была более беспорядочной, чем обязательно бывает при атаке кавалерии, или что атака в любое другое время была бы более успешной. Сплотиться и перестроиться так часто, как это делала французская кавалерия при Креси, есть великий подвиг рыцарства и дисциплины. Однако были две основные причины поражения французов. Первая заключалась в том, что англичане имели несравненное преимущество в обороне. Какой бы мощной ни была атака, тяжелая кавалерия в XIV веке была неэффективна против пехоты, сражающейся на подготовленных позициях. Филипп VI хорошо знал об этом. Именно по этой причине он отказался атаковать английскую армию в 1339 и 1340 годах. В 1346 году он пошел на риск, потому что этого требовало общественное мнение. Второй причиной его поражения было техническое превосходство длинного лука над арбалетом в полевых условиях, которое никогда не было продемонстрировано более убедительно. Возможно, несмотря на Слейс, Морле и Оберош, это стало неожиданностью для Филиппа VI, и уж точно было непонятно для остальной части его армии. Король вложил большие суммы в наем контрактных армий арбалетчиков беспрецедентного размера, набранных из лучшего источника квалифицированных стрелков в Европе. Арбалет был древним и грозным оружием, предпочитаемым стрелками в большинстве европейских армий с XII века, когда византийская принцесса назвала его дьявольским, а церковь запретила его использование против христиан. Стрела выпущенная из длинного лука, вероятно, никогда не достигала такой силы удара и проникающей способности, как арбалетный болт. Но лук превосходил арбалет со значительным отрывом и продолжал это делать до появления в XV веке арбалетов со стальными луками вместо обычного в XIV веке лука из многослойных роговых пластин. Арбалет никогда, даже в последующие века, не сравнялся с главным преимуществом своего соперника — скорострельностью. По словам флорентийца Виллани, за то время, которое требовалось опытному арбалетчику, чтобы один раз перезарядить свое оружие, из длинного лука можно было выпустить три стрелы. Современные эксперименты показывают, что разница в скорости выстрелов была еще больше.