— Какова была цель вашей поездки, сэр? — спросил старый солдафон.
— Я журналист.
Девять месяцев работы — а ему все еще доставляло невыразимое удовольствие произносить эти слова. Терри все еще испытывал эйфорию всякий раз, когда видел свое имя в начале статьи, особенно если рядом с именем красовалась фотография размером с почтовую марку. Казалось бы, мелочи, но они служили неоспоримым доказательством: Терри становился тем, кем хотел быть всегда. И теперь его уже не остановишь.
— Журналист? — переспросил таможенник с тенью подозрительности в голосе. Будто настоящий журналист обязан ходить в костюме и галстуке, носить с собой дипломат, быть в преклонном возрасте или что-нибудь вроде того!
— Ну и о чем же вы пишете?
Терри улыбнулся.
Заканчивался еще один летний день 1977 года, и что-то особенное чувствовалось повсюду. Это что-то витало в воздухе, обитало в клубах, доносилось из каждого радиоприемника. Все вдруг снова стало хорошо, как и десять лет назад, в шестидесятые, когда Терри был еще ребенком, а его родители считали «Битлов» милыми ребятками.
О чем он писал? Он писал о том, как все меняется. Все, начиная с причесок и заканчивая штанами, а также то, что в этом промежутке.
О чем он писал?
Да, это хороший вопрос!
Терри вспомнил фразу, которую недавно услышал от Рэя Дэвиса. Музыкант признался, что готов зарыдать всякий раз, когда знакомится с чьей-нибудь коллекцией записей. Это ведь так трогательно — видеть разложенные перед тобой пластинки, такие беззащитные, распростертые и с годами вытесняемые другими. А все потому, что среди поцарапанного винила и помятых конвертов заключены все надежды и мечтания чьей-то личной вселенной — все то, чего хочет, в чем нуждается и по чему тоскует молодое сердце.
— Я пишу о музыке.
Мисти ждала его на выходе.
Он увидел ее прежде, чем она его. Ему нравилось, когда получалось именно так. Это были одни из самых приятных мгновений в жизни Терри — увидеть ее прежде, чем она увидит его.
Мисти. Милая Мисти с ее золотисто-медовыми волосами и кошачьим личиком. Высокая стройная девушка в простом белом платьице и тяжелых байкерских ботинках.
Девушки стали все чаще сочетать в своем наряде что-то неоспоримо женственное: мини-юбки, колготки в сеточку, высокие каблуки или белые платьица с чем-то откровенно мужским: шипованными ошейниками, грубыми браслетами на запястье или ботинками, — совсем как Мисти. Они словно подчеркивают свою половую принадлежность, подумал Терри, требуя, чтобы вы признались, на что смотрите, и молча спрашивая, что вы собираетесь делать дальше. Это было нечто новенькое.
У Мисти на плече висела сумка с камерой. А на одном из ремешков болталась — нет, не пластмассовая фигурка какого-нибудь божка, участника группы «Фонз» или Хан Соло, как можно было бы ожидать, — а пара наручников, розовых игрушечных наручников из меха норки. Сразу и не скажешь, где они куплены — в магазине игрушек или в секс-шопе.
Мисти с розовыми наручниками из норки. При виде нее Терри вздохнул.
Она была похожа на девушку из романа. О, извините, женщину! Еще одно нововведение — теперь нельзя было говорить «девушка», нужно было всех называть женщинами, даже если они все еще — с формальной точки зрения — являлись девушками. Мисти однажды попыталась объяснить ему почему — это было как-то связано с тем, что она называла «удушающей тиранией мужчин».
Смешно, подумал Терри.
Да, она напоминала пташку — женщину — из романа Томаса Гарди, который читали в школе, как раз в том году, когда Терри отчислили и он пошел работать на завод. «Вдали от безумной толпы». Мисти была похожа на героиню романа — внешне женственная и нежная, но с твердым характером, о чем с виду и не подумаешь. Батшеба[3] Эвердин. Да, такой была Мисти. Батшеба с парой розовых игрушечных наручников.
Она пока еще не замечала Терри, и при виде пары серьезных глаз, внимательно всматривающихся в толпу, его сердце сжалось. А когда наконец их взгляды встретились, Мисти стала подпрыгивать от радости. Она была рада видеть его после такой долгой разлуки.
Больше недели друг без друга!
Мисти нырнула под табличку с надписью «ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН» и подбежала к Терри. Ее вообще мало заботили подобные ограничения — она шла по миру как человек, имеющий полное право быть где угодно и когда угодно. Женщина из романа, девушка из песни.
— Смотри, Тел!