СТРАБОН ПУТЕШЕСТВУЕТ
Путешествовать было модно.
Побывать там, куда стремятся попасть все, и убедиться, что прославленные места вполне соответствуют тому, что о них рассказывают, считалось хорошим тоном, во всяком случае в эпоху Страбона — на рубеже нашей эры.
Правда, достопримечательности представали подчас как груда развалин. Зато эти руины обладали одним несомненным достоинством — они были древними. Старину же научились ценить задолго до римлян. Только относились к ней по-разному.
Римляне обычно странствовали для удовольствия. С равной охотой посещали они исторические святыни и «злачные места», с одинаковым простодушием восторгаясь шедеврами мастеров и рыночными поделками ремесленников. А потом небрежно признавались: да, и я кое-что повидал на своем веку, и мне есть что рассказать. Конформизм, как всегда, придавал уверенность в несокрушимой правильности поступков, мнений, оценок. Семья, не сумевшая снарядить сына в дорогу и не пославшая его туда, куда стекались уважаемые люди со всех концов обширного государства, рисковала репутацией: она могла прослыть скупой или провинциально-ограниченной. Ни то ни другое лавров не приносило.
«В любой момент мы способны отправиться в путешествие — сушей или морем», — писал в I веке н. э. философ-стоик Эпиктет. И римляне ездили охотно и много — как жители столицы, «вечного города», так и те, кто мечтал добраться до него. Уже тогда, хотя поговорка еще не родилась, все дороги вели в Рим. По крайней мере для людей состоятельных, знатных или образованных. Не миновал его и Страбон. Но вовсе не потому, что опасался отстать от моды. Он и в самом деле любил путешествовать. Неспешно, внимательно, сосредоточенно. Не как римлянин, а как эллин…
Вообще греки, за которыми в истории утвердилась репутация народа пытливого и любознательного, странствовали мало. И уж во всяком случае не помышляли об увеселительных поездках. Разъединяли горы и бездорожье. Разъединяла психология — психология жителей изолированных, крохотных городов-государств, ревниво оберегающих свою самостоятельность, вечно завидующих соседям и вечно враждующих с ними. Их связывало море и отгораживала суша. На узких тропах редко появлялись торговцы, предпочитавшие доставлять товары на кораблях. Не слишком часто встречались и другие путники — официальные лица, гонцы, странники. Они шли пешком или седлали мулов. Повозками на этих неудобных, немощеных дорогах обычно не пользовались.
Рядовой житель вовсе не рвался за пределы родного полиса, — если, конечно, не отправлялся искать счастья в заморских колониях или в военных экспедициях. Зато греки славились (исключая настороженно-нелюдимых спартанцев) своим гостеприимством. Часто приглашали они интересных и нужных людей, предоставляя им особые привилегии. В V веке до н. э., в «золотой век» Перикла, все дороги вели в Афины, эту «Элладу в Элладе», в общепризнанный центр тогдашней культуры. Именно в ту пору стали крылатыми слова: «Ты чурбан, если не видел Афин, осел — если видел и не восторгался, и верблюд — если по своей воле покинул их».
Кто только не приезжал в Афины! Архитекторы и живописцы, музыканты и поэты, ученые и гетеры, философы и купцы. Из Египта и Северного Причерноморья, из Фракии и Ионии. Приезжали учить и учиться, любоваться и оценивать, сравнивать и спорить. Только не развлекаться. Туристов в ту пору еще не знали.
И все же несколько раз в год эллины собирались в путь — пусть и не очень дальний. Они совершали паломничество к святилищам и местам тайных сакральных церемоний — мистерий, а особенно туда, где устраивались празднества, включавшие спортивные состязания. Кроме местных, городских игр проводились и общегреческие, панэллинские: Истмийские — на Коринфском перешейке, Пифийские — в Дельфах (Средняя Греция), Немейские — в Немее (в Арголиде, на севере Пелопоннеса) и, конечно, старейшие из них, учрежденные, если верить мифам, самим Гераклом, — Олимпийские (в Элиде, на северо-западе Пелопоннеса).[5]
Две с половиной тысячи лет назад олимпийский стадион, вмещавший сорок тысяч зрителей, сотрясали страсти, не уступающие нынешним. Но помимо «боления» гости Олимпии могли любоваться храмами (прежде всего храмом Зевса, для которого Фидий создал статую, объявленную одним из семи «чудес света») и скульптурами, изображавшими атлетов — победителей игр, а также наблюдать за торжественными процессиями, за выступлениями актеров и танцоров. Веселое столпотворение рождало праздничное настроение. Поэты выражали его пышными строчками торжественных од. А знаменитый комедиограф Менандр, живший во второй половине IV века до н. э., все свои впечатления уложил в емкую формулу из пяти слов: «Толпа, рынок, акробаты, увеселения, воры».
Греки странствовали целеустремленно.
Купцов и полководцев обязывало к этому их положение. Ученые же отправлялись в путь, чтобы узнать мир, точнее, познать его. Народы и племена, их история, обычаи, нравы, природа, климат, свойства планеты — все открывалось постепенно, век за веком, принося новые загадки, все требовало осмысления или переоценки. И каждый уважающий себя ученый, а особенно историк, географ и философ, считал для себя абсолютно необходимым побывать в самых разных, желательно отдаленных, экзотических частях известного мира. Геродот, Демокрит, Платон, позднее Полибий, Посидоний в стужу и зной, по суху и по морю, рискуя попасть к пиратам или подвергнуться нападению на большой дороге, упрямо пробирались на «край ойкумены» — в Иберию, Эфиопию, Вавилонию, Колхиду, Скифию, Фракию. Они исходили тысячи стадиев (греческая мера длины, равная в Аттике 177, в Египте — 157, а в Олимпии — 192 метрам), чтобы оставить в наследство свитки папирусов, куда заносили свои мысли и наблюдения. Их бескорыстие восхищало и вызывало недоумение. Демокрита, во время странствий растратившего почти все состояние, привлекли к суду, как сумасшедшего. В самом деле, разве нормальный человек способен утверждать, будто «жалкие драхмы ничего не стоят, когда ищешь истину»!
Справедливости ради следует заметить, что познавательная и историческая ценность географических сведений в античных сочинениях весьма велика, но открытий в собственном смысле слова в них почти нет. Обычно географы собирали, изучали, сопоставляли, обобщали то, что уже открыто другими, причем, как правило, людьми, далекими от науки, посланными в неведомые края, чтобы разведать их, основать колонии, проложить торговые пути. От всей античности дошло до нас всего лишь десятка полтора-два имен таких первооткрывателей.
В конце VI века до н. э. грек Скилак дошел до Инда и, спустившись к его устью, морем возвратился к северному берегу Аравийского залива, доказав тем самым существование «южного моря, именуемого Красным».
Через двести лет Неарх, флотоводец Александра Македонского, от того же устья Инда двинулся вдоль Азиатского побережья до устья Евфрата, открыв морской путь из Индии через Персидский залив в Малую Азию.
В V веке до н. э. карфагенянин Ганнон на шестидесяти кораблях поплыл на запад, за Геркулесовы столбы и, обогнув Африку, дошел, очевидно, до нынешнего Сьерра-Леоне. Переведенный на греческий язык «Перипл Ганнона, карфагенянина» — первый дошедший до нас отчет о путешествиях в древности.
Во второй половине IV века до н. э. грек Пифей из Массалии (Марсель) тоже — правда, на одном корабле — вышел в Атлантический океан, но повернул на север. Исследовав берега нынешних Испании и Франции, он пристал к острову, которому за его меловые утесы дал название Белый (Альбион). Азарт открывателя погнал Пифея дальше на север, пока на его пути не встала земля Фуле (по-видимому, Норвегия), за которой, по его словам, не было уже «ни моря, ни земли, ни воздуха».
5
По мифу, именно здесь Зевс победил своего отца Крона, лишив его власти. В честь этого события Геракл, сын Зевса, учредил пятидневный праздник, три дня из которого отводились состязаниям. Датой первых Олимпийских игр греки считали 776 год до н. э.