– Твой год с Бенджамином почти на исходе, так что попрощайся с ним, пока еще можешь, Дорин.
– А вас как зовут, раз уж вы знаете мое имя?
– Моего не знает никто. – Дорин услышала приглушенный смешок, хотя, возможно, кто-то просто поскреб по пластиковому микрофону. – Увидимся в день его рождения, – произнес голос. – Я оставлю тебе знак.
Снова залаяли собаки, к ним присоединились другие. Их лай был реальным, и, Дорин это почувствовала, других звуков в ночи больше не раздавалось – поняв это, она заснула.
Поздним утром, лежа в постели, Дорин вспоминала свой сон. Возможно, она действительно боится, что к ним заявится отец Бенджамина, пронюхав, что ее муж уехал на совещание директоров? Но суд постановил, чтобы Денни держался от ребенка подальше, и в случае чего можно было вызвать полицию. А может, ей так тревожно потому, что ровно год назад, в свой первый день рождения, Бенджамин лишился матери. Именно поэтому Дорин хотелось постараться на этот раз устроить внуку настоящий праздник, и она обдумывала, как это сделать, когда услышала, что мальчик возится.
По утрам малыш всегда сонно бормотал какую-то невнятицу, будто его языку требовалось время, чтобы проснуться. «Пелена ветров, жир, цепь», ей почти верилось, что она может различить в его лепете нечто подобное, а то и такое: «Вепрь жарен во теплице» – и где он только берет эти слова? Лет тридцать назад она приходила в восторг, вслушиваясь в младенческие монологи Анны, но теперь старалась этого не вспоминать. Тем временем Бенджамин заговорил с Носиком и Ворчуном, плюшевыми мишками, которые спали с ним в кроватке. Когда он принялся колотить по деревянным рейкам, не то изображая барабанщика, не то требуя свободы, Дорин вошла в детскую.
Бенджамин стоял, держась за спинку кроватки, лицом к двери, и ей опять невольно вспомнилась Анна. Его крошечное личико было почти копией материнского – светлые волосы, высокий лоб, маленький вздернутый нос, пухлые губы, упрямый подбородок. Только брови у Анны в последнее время были постоянно нахмурены, а волосы она красила в самые разные цвета, но ни один из них не помогал привести ее супруга в мирное расположение – впрочем, его вообще мало что могло утихомирить. В прошлом году глаза у Анны потухли и стали безжизненными, как камни, а улыбка – Дорин видела ее совсем редко – больше походила на мольбу о помощи, даже после того, как она решилась порвать с Денни. По крайней мере, Анна практически довела дело до суда, но, возможно, из-за этого она боялась еще сильнее? Дорин предполагала, что так все и было.
– Готов к приключениям? – обратилась она к Бенджамину.
– Мщениям[2].
– Ах ты, маленький попугайчик! – улыбнулась Дорин и вдруг вздрогнула. Микрофон «радионяни», который она всегда ставила сверху на синий комод, валялся на полу. Было совершенно ясно, что Бенджамин не сумел бы дотянуться до провода, и она похолодела, осознав, что не слышала шума падения. Мелькнула мысль, что это ее ошибка: она сама что-то упустила – видно, стареет.
– Больше так не делай, Бенджамин, – сказала она, ставя микрофон на место.
Мальчик упрямо выпятил нижнюю губу.
– Я не делал, ба.
– Ну-ка, не шали. Если не ты, то кто же?
– Дядя.
– Какой еще дядя?
– Ходит ко мне.
– Кто к тебе приходит, Бенджамин? Это не твой… – выпалила она от волнения и нехотя договорила, – не твой отец? Это не папа?
– Не папа, – сказал малыш и засмеялся.
Дорин заподозрила, что он, возможно, просто повторяет за ней слова.
– А кто же тогда, Бенджамин?
Ребенок с озадаченным видом помолчал, потом произнес:
– Темно.
– То есть ты его не видел. А знаешь почему? Он не настоящий. Это просто сон.
– Потрясен.
– Порой мне кажется, что ты меня дразнишь… – сказала Дорин, хотя сама в это не верила.
Конечно, Бенджамин наверняка задел микрофон, просыпаясь. Дорин взяла малыша на руки, и он, теплый со сна, обнял ее за шею. Ему не терпелось поскорее оказаться на полу и пробежаться по комнатам. Дорин догнала его на кухне и помогла снять ночной комбинезончик. Сняв с горшка и похвалив за то, что все сделал, одела его, стараясь делать все так, чтобы малышу казалось, что он оделся практически сам. Потом усадила внука в высокий стульчик, приготовила завтрак, а потом смотрела, как он управляется с хлопьями, почти не пролив молоко и не перепачкавшись. Тем не менее щеки ему она тщательно вытерла – Бенджамин изо всех сил старался увернуться – и спросила:
– Чем же нам с тобой заняться сегодня утром?
– Смотреть поезда.
Бенджамин болтал без умолку, пока они шли полмили по широкой пригородной дороге. «Там прыгают за мячиком», – сказал он у теннисных кортов, и «Какая маленькая машинка», – возле площадки для гольфа. «Пошли читать», – сообщил он, проходя мимо безлюдного школьного двора. Дорин знала: внук вспомнил, как она объясняла, что и он будет ходить в школу. «Кувшины разбойников», – объявил Бенджамин у витрины антикварного салона, и она поняла: сейчас он думает о сказке про Али-Бабу, которую она ему читала. Посетительниц парикмахерской он назвал «тети-космонавты» из-за формы фенов, под которыми они сидели, а у витрины цветочной лавки произнес: «Куда идут цветы», и Дорин, услышав это, постаралась отогнать мысли о похоронах. Когда добрались до железной дороги, она покрепче сжала его доверчивую теплую ручонку. «Красный звон», – сказал Бенджамин. В самом деле, когда зажигались красные сигнальные огни, раздавался резкий звонок. Когда по обе стороны переезда опустились шлагбаумы, им пришлось остановиться, и Бенджамин нетерпеливо зашевелил пальчиками, зажатыми в кулаке Дорин. Когда поезд отошел от станции, Дорин стало любопытно, и она спросила: «На что он похож?»
– На много марок.
Бенджамин до сих пор не забыл, как они клеили марки на конверты к прошлому Рождеству – полоса вагонных окон их ему напомнила. Анна в его возрасте обожала облизывать рождественские марки перед тем, как приклеить. Сейчас их просто отделяли от липкой основы, а следующее поколение, подумалось Дорин, и этого, пожалуй, не узнает, если поздравления будет рассылать компьютер. Мимо них проехало шесть поездов и трижды опускался шлагбаум, прежде чем Бенджамин согласился пойти домой.
Уложив его спать, Дорин приготовила обед и позаботилась об ужине. После обеда они пешком, мимо Клуба консерваторов и Масонского зала, добрались до детской группы «Малыши-крепыши».
– О, прибыл наш говорун! – издали воскликнул Ди Мейтланд, когда Бенджамин устремился навстречу к своей подружке Дейзи, такой же болтушке, как и он сам. Обычно Дорин не доверяла внука посторонним людям – она ведь даже вышла на пенсию прежде времени, чтобы заботиться о внуке, – но на сей раз спросила Джонквиль, маму Дейзи, не согласится ли та завтра забрать Бенджамина после группы, пока она будет печь внуку именинный торт.
– С радостью – охотнее, чем любого другого ребенка, – ответила Джонквиль, и Дорин отчего-то припомнился ее полуночный сон.
Дома она удивилась, увидев, какой кавардак устроил Бенджамин – игрушки были раскиданы по всему этажу. А ведь утром он даже помогал ей убираться – и когда только успел разбросать все снова? Дорин напомнила себе, что не успеет она оглянуться, как мальчик станет старше, и заранее загрустила, что лишится всей этой кутерьмы, а после еды помедлила, не торопясь вытирать его запачканные щеки. Окончательно она успокоилась, когда позвонил Губерт.
– Где глава семьи? – поинтересовался он.
– В настоящий момент – под присмотром женщины.
– Вот оно как… – Кажется, ее тон озадачил Губерта. – Дома все в порядке?
– Просто непривычно, что тебя нет рядом.
– К главному дню я вернусь, ты же знаешь. А в остальном-то у вас все нормально?
– Да, в общем и целом все, как обычно. – Дорин чувствовала: именно это муж надеется услышать, именно этих слов ждет от нее. – А ты как? – спросила она.
– Не особенно. Представь, мне предстоит еще три дня слушать, как нам улучшить имидж банков в глазах общественности. Я бы предпочел по возможности улучшать их работу, уж если на то пошло. – Губерт говорил слишком громко, рискуя быть услышанным коллегами, чьи голоса раздавались неподалеку. – Но… хватит брюзжать. Позволишь мне поговорить с молодым человеком на сон грядущий?