Не было и десяти утра, когда я услышала детские голоса в прихожей. Я поднялась и приготовилась к встрече с сыном и дочерью.
Сцепила руки, чтобы скрыть обручальное кольцо. Я собиралась объяснить им, что, несмотря на замужество, не стану меньше любить их.
— …и тогда моя лошадь вскочила на телегу. — Топая, Эжен прошел в гостиную со всей грацией теленка. За ним шла хмурая Гортензия, нервно натягивавшая ленты чепца.
Дочка приветствовала меня сдержанно и, когда я обняла ее, даже не шевельнулась.
— Мам, мой чепец… — сказала она, сняла креповый чепец и осталась в нижнем, кружевном. Гортензия была сердита — это было понятно уже потому, что она избегала смотреть мне в лицо.
— Я прыгнул на серой кобыле… — От Эжена пахло мылом и потом. Я откинула у него со лба чуб. Ему четырнадцать, вскоре он не позволит матери прикасаться к себе.
— Что такое ты рассказывал, кто вскочил на телегу? — спросила я.
К двери подошла моя новая горничная. В подаренном мной старом ситцевом платье персикового оттенка она выглядела очень миловидной.
— Вы звонили, мадам Бонапарт?
Бонапарт… Гортензия и Эжен переглянулись. Я подала Лизетт знак подойти, чтобы представить ее. Она сделала реверанс. Щеки Эжена зарумянились. Гортензия кивнула, но было видно, что мысли ее блуждают где-то далеко. «Стреляет глазами по комнате в поисках признаков присутствия Бонапарта», — догадалась я.
— Спасибо, Лизетт. Не принесешь ли нам горячего шоколада? И конфет. — У Гортензии была слабость к конфетам.
— Не о чем беспокоиться, мам. Кобыла, о которой я говорю, легко берет пять футов, — объяснил мне Эжен, плюхнулся в кресло и вытянул ноги.
Гортензия опустилась на стул с сиденьем из конского волоса — плечи прямые, осанка безупречна (наконец-то). Я села подле арфы.
— Кажется, мадам Кампан уже говорила с вами о том, что я вышла замуж за генерала Бонапарта, — сказала я и подумала, что получилось как-то очень уж прямолинейно. В моих мыслях эти слова звучали совсем иначе.
— Четыре дня назад, — ответила Гортензия, тщательно выговаривая слова.
— Да, она нам сообщила, но мы и сами знали, — потягиваясь, сказал Эжен.
— Поймите же: генерал Бонапарт любит вас обоих.
Похоже было, я все испортила, а ведь мне так хотелось расположить их к нашему браку!
— Мам!
В ожидании острого вопроса я выпрямилась на табурете.
— Да, Эжен?
— Можно мне сегодня утром до отъезда в Фонтенбло сходить в Люксембургский дворец? Директор Баррас говорил, я могу ездить на его лошадях, когда только захочу.
Пораженная, я откинулась на спинку стула. Лошади? Неужели мой сын и думать ни о чем другом не желает? До чего же досадно!
— Нет, Эжен, — сказала я, делая над собой усилие, чтобы говорить спокойно, — у меня другие планы. Сегодня Пальмовое воскресенье.[80] Я думала, мы вместе сходим к мессе.
Гортензия вскинула на меня удивленный взгляд. С облегчением я прочла в ее глазах похвалу.
— В церковь? — уныло протянул Эжен, сползая в глубину кресла.
— Пройдемся пешком, — предложила я, вставая.
Я отметила, что у входа в церковь Святого Петра на весеннем солнце собралось много народу. И неудивительно — ведь этот день праздновали все: католики и атеисты, роялисты и республиканцы. Я приобняла детей за плечи, и мы вместе поднялись по ступеням в церковь. Если возможно такое вот благоволение в человецех, как сегодня, то, конечно, мир сможет наступить и в моей маленькой семье.
Фонтенбло
В Фонтенбло мы отправились только после двух часов пополудни, так что на двор усадьбы Богарне приехали совсем поздно.
— Я ожидала вас раньше, Роза, — сказала тетушка Дезире, похлопывая себя по напудренным волосам, уложенным в толстые колбаски.
В ее безупречном доме пахло пчелиным воском и живицей.
— Мы поздно выехали, — объяснила я, следя, чтобы дети сняли грязную обувь, прежде чем ступят на ковер. — Были в церкви.
Я знала, что такое объяснение будет тетушке приятно.
— Дедушка не спит? — спросила Гортензия.
— Идите! Идите к нему, мои хорошие! Он ждет вас обоих.
Дети побежали вверх по лестнице, толкаясь и цепляя друг друга за одежду. Я не пыталась их одернуть, меня обрадовал их смех.
— Я очень беспокоилась, что вас так долго нет, Роза, — сказала тетушка, жестом приглашая меня сесть. — Но у меня отличные новости. — Она села на краешек обитого зеленой парчой дивана, теребя в руках связку ключей на огромном кольце.
— Вот как? — На меня вдруг навалилась слабость. Сама я приехала с новостями, которые, я опасалась, тетушке вовсе не покажутся отличными.