Без четверти полночь, очень долгий день
Еще до девяти я постучала в двери Гортензии. Она вышла ко мне в простом креповом платье, украшенном букетиком цветов апельсина.
— Ты не одета? Время идти наверх. Все ждут.
— Я готова, — ответила мне дочь.
Смешавшись, я переглянулась с Мими.
— А что случилось с подвенечным платьем? Разве его не доставили?
Где же изысканный наряд из белого атласа? И бриллианты, подаренные ей Бонапартом? На дочери — только бусы, нитка посредственного жемчуга.
Мими закатила глаза:
— Невеста предпочитает простой наряд.
Я сжала губы, стараясь скрыть раздражение. Очевидно, все споры были бы излишни.
— Чудесно выглядишь, — солгала я.
Если честно, все прошло мрачновато. К Луи и моей дочери подошел мэр. Родные наблюдали за происходящим, никак не проявляя радости по поводу женитьбы. Бонапарту не терпелось, чтобы все поскорее закончилось: одни дела на уме! Я делала вид, что довольна, но это давалось мне с трудом. Гортензия выглядела совсем убитой.
Луи смотрел на нее с тревогой, и я ему сочувствовала.
Потом все мы, в разной степени подавленные, направились в домик на улице Виктуар, где уже несколько часов в своем торжественном облачении нас ждал кардинал Капрара: он по ошибке приехал гораздо раньше назначенного времени. После шампанского, которое должно было, как я надеялась, хоть чуть-чуть развеселить собравшихся (не тут-то было!), кардинал Капрара предстал вместе с Луи и Гортензией пред лицом Божиим. Итак, узел туго затянут, теперь уж не знаю, к добру ли.
Бонапарт пожелал новобрачным счастья, после чего тотчас уехал вместе с двумя другими консулами — им надо было готовиться к поездке в Лион. В ожидании ужина Каролина рассказала кардиналу, что у нее гражданский брак с Иоахимом, но она намерена когда-нибудь обвенчаться с ним в церкви.
Рассматривая свои золотые часы на толстой цепочке, кардинал предложил:
— Могу обвенчать вас сейчас, если хотите. Это займет около часа, — заверил он.
— Не возражаете? — спросила я Гортензию и Луи, сидевших на диване с сумрачными лицами (в конце концов, это был их, как предполагалось, счастливый день).
— Разумеется, нет, — ответил Луи так тихо, что трудно было расслышать.
— Кто-нибудь еще хочет обвенчаться? — весело спросил кардинал, быстро узаконив пред Богом брак Иоахима и Каролины, которая была уже на шестом месяце.
— Жаль, здесь нет первого консула, — сказала Гортензия и благоразумно прикусила язык, ибо широкая публика не знала, что мы с Бонапартом не обвенчаны. Когда-то венчаться было нельзя,[132] а теперь… уже как-то неловко.
Объявили, что ужин подан. Кардинал Капрара раскланялся:
— Боюсь, меня ждут в другом месте.
— Пока вы здесь, кардинал Капрара, не окажете ли еще одну услугу? Не могли бы вы… — Я оглянулась, желая убедиться, что никто не слышит. — Не могли бы вы благословить их кровать?
Старый обычай, и кто знает?.. Вдруг поможет?
— Конечно, — согласился тот.
ЗДРАВСТВУЙ, МАЛЕНЬКИЙ ДОФИН
31 января 1802 года, примерно пол-восьмого пополудни, Париж
Наконец-то мы дома! Поездка в Лион… мягко говоря, удивила. Какое низкопоклонство!
Слишком много помпы и утомительных церемоний. Хорошо, что туда со своим полком прибыл Эжен.
Кстати, он только что вернулся домой. Как и мне, ему не терпится увидеть Гортензию.
В тот же день, без четверти десять
Эжен заключил Гортензию в объятия, оторвав от пола.
— Мадам Луи! Ты нисколько не изменилась.
— Я счастливейшая женщина на свете, — доложила она, переглянувшись со мной, и сразу принялась болтать о неважном здоровье Луи, об уроках рисования, которые они берут вместе, о щенятах мопса, о хромой лошади, о том, что у старого Гонтье болит спина. Затем пришел Луи. Пока ее муж распространялся о том да о сем, сжимая ей руку и не сводя с нее глаз, Гортензия хранила молчание.
Какое же это облегчение!
18 февраля, Мальмезон
Луи был так горд, что я сразу догадалась, о чем пойдет речь. Прекрасная новость!
— Акушерка сообщила, что, хоть еще и рано утверждать наверняка, моя жена, кажется, беременна.
— Замечательно! — воскликнула я, обнимая Гортензию. Я старалась сдерживаться — моя радость так велика!
Эжен от всего сердца пожал Луи руку. «Слабую руку», — подумала я, жалея Луи.
— Наверное, это означает, что я стану дядей?
Эжен принял величественную позу, заставив нас всех рассмеяться.