Никогда не слышала такой тишины. Воистину это была небесная тишина. Я ждала, стоя на коленях, и в это время перед моим мысленным взором промелькнула вся жизнь. Я думала о любимом отце. Как бы я желала, чтобы он видел меня сейчас! Бонапарт направился ко мне. Слезы капали на мои перчатки. Изо всех сил стараясь не плакать, я рассматривала пчел, вышитых на его белых атласных туфлях. Он стал что-то делать с моими волосами, потом я почувствовала тяжесть короны, и затем он снял ее с меня. Я подняла глаза — в чем дело? Или мешает моя тиара? Бонапарт, держа в руках корону, смотрел на меня сверху вниз, в глазах у него я заметила лукавство, он как бы говорил: «Может, возложу, а может — нет. Это мгновение — мой подарок тебе. Люблю тебя всем сердцем и хочу, чтобы весь мир знал об этом».
Только у Бонапарта достанет отваги дурачиться в такой момент. Я затаила дыхание: сейчас никак нельзя было смеяться! Когда он надел на меня корону, по толпе прошел глухой шумок, — и снова наступила благоговейная тишина. Я почувствовала спокойную уверенность и поднялась с колен. Дрожи в них уже не было. Я находилась здесь по милости Божьей.
Но, конечно, не по милости сестер Бонапарта, — ибо, едва я начала подниматься по лестнице к алтарю, меня дернули назад, и я едва не упала.[145] Бонапарт резко прошипел им что-то, и я ощутила себя свободной.
Остававшаяся часть церемонии прошла, как во сне. Хор пел «Да живет император вечно!». Герольды провозгласили в полный голос: «Славнейший и августейший Наполеон, император французского народа помазан, коронован и возведен на трон!»
— Да здравствует император!
— Да здравствует император!
— Да здравствует император!
Толстые стены древнего собора дрогнули от залпа сотни пушек, стоявших на площади, зазвонил большой колокол Нотр-Дама. Когда мы вышли на яркое зимнее солнце, взлетели ракеты фейерверка. Народ уже начал танцевать.
БОНАПАРТ ВОЗДАЕТ ЧЕСТЬ МОЕМУ СЫНУ
Усталые, мы с императором ужинали наедине. На столе — простые блюда: жареная курица, сливочное масло с измельченным мясом раков, тушеные яблоки и ванильное суфле (первое, к чему притронулся Бонапарт).
Шастули хотела снять с меня корону.
— Оставьте, — сказал Бонапарт, — она вам к лицу.
Мы болтали как дети. Он, оказывается, даже не заметил камушка, упавшего ему на плечо во время коронации. И да, он рявкнул на своих буйных сестер.
— Представьте, если бы я в тот момент упала на спину! — засмеялась я, и он тоже расхохотался.
Затем мы перешли в Желтый салон, где собрались члены семьи, официальные лица и придворные. За окнами стреляли из пушек, шипели и трещали фейерверки, мы делились впечатлениями. Мои дамы показали, как по дороге в собор, дрожа на ветру, обходили грязь в своих шелковых башмачках. Вспомнили и о неприятном происшествии: рядом с рынком толпа подняла на смех папского прелата в широкополой шляпе и с огромным крестом, ехавшего на белом муле. Дядя Феш, раскрасневшись от вина, рассказал, как его племянник — император — ткнул его в зад своим имперским скипетром.
Бонапарт усмехнулся:
— Но это заставило тебя расшевелиться, не правда ли, дядя?
Полусонный Маленький Наполеон хихикнул.
— Это камни падали со свода? — спросила Гортензия, забирая у няни малыша Пети. — Меня беспокоили птицы — от них можно было ожидать неприятностей.
— И не без оснований, — со смехом заметил Эжен.
— А что случилось у алтаря, ваше величество? — спросила Шастули. — Мне показалось, вы едва не упали. Мантия, должно быть, очень тяжела.
— Так и есть, — метнула я взгляд на сестер Бонапарта. — Спросите лучше княгинь, — посоветовала я.
— Вы плакали, ваше величество, когда император возложил на вас корону? — спросила Клари.
— Не смогла сдержать слез, — призналась я, улыбнувшись Изабе, который сокрушался, что его работа была безнадежно испорчена. — Хотя и старалась изо всех сил.
Тогда все заговорили наперебой:
— Сир, его святейшество знал, что вы сами на себя возложите корону?
— Ах, так и было задумано?[146]
— Было великолепно, просто великолепно.
— Этот день я никогда не забуду.
Я слушала, запоминала, поглаживая Маленького Наполеона, уснувшего у меня в объятиях.
145
Один из очевидцев писал: «Ничто не могло быть смешнее поведения сестер Бонапарта. Одна надулась, другая держала под носом нюхательные соли, третья позволила упасть мантии».