— Еще одна? — спросила я.
— Кто ее собирает? — спросила княгиня.
— Коммуна. — Щеки Фредерика порозовели — на улице перед домом, где квартировали солдаты, выставили бочонки с вином.
— С какими требованиями? — Я страшно боюсь Коммуны.[50]
— Арестовать короля.
Арестовать короля?
Я села. Я не могла понять. Как это вообще возможно? Ведь король и есть закон.
На рассвете снова зазвонили колокола. Я подошла к окну и раздвинула занавеси. По улице шла группа оборванцев, двое вооружены пиками. Один — в синей блузе марсельских портовых рабочих, — увидев меня в окне, закричал:
— Смерть аристократам!
Я спряталась за занавески, чтобы он меня не видел. Издалека послышался мушкетный выстрел, потом пушка выстрелила картечью.
Где-то началась стычка.
В тот же день, позже
Власть перешла Коммуне. Сотни убитых, сотни арестованных.
— Надо выбираться отсюда, — шепнула я Эми. — По крайней мере, увезти детей.
Но как выбираться? Кому можно довериться?
— Говорят, возле аллеи Инвалидов, рядом с бульваром, стена низкая. Может быть, там ее удастся перелезть.
— Лезть через стену? — Нам придется бежать в темноте по полям? Эжен и Люси, может, и смогут, но Гортензия…
Все-таки слишком опасно. Поэтому мы остаемся. Готовимся к худшему.
НАПРАСНЫЕ ХЛОПОТЫ
Понедельник, 13 августа 1792 года
Я стояла на балконе, когда во двор въехала карета, запряженная четверкой лошадей. Лакей помог выйти из нее пожилой женщине. Я не могла рассмотреть ее лица, оно было закрыто капюшоном.
Вскоре Агат принесла мне надушенную лавандой визитную карточку графини де Монморен.
— Что ей надо? — поражалась я, развязывая утренний чепец и берясь за парик.
Увидев меня, графиня протянула ко мне дрожащие руки.
— Умоляю, помогите! Граф де Монморен арестован Коммуной!
— Ваш муж?
— Его спутали с мсье Арманом де Монмореном, министром иностранных дел!
Неуклюжий, забывчивый граф Люс де Монморен, милый старик, — как можно было принять его за дипломата?
— В какой он тюрьме? — спросила я.
— Его держат в Аббатстве.
Оно расположено совсем недалеко от нас. Накануне мы с Эженом и Гортензией во время прогулки проходили мимо него. Все окна заколочены досками.
— Никто ничего не знает! Я в отчаянии — к кому мне обратиться?
Понедельник, 20 августа, половина четвертого пополудни
Гражданин Бото — высокий старик с детским лицом и самодовольным взглядом. Выглядит сытым. Мне показалось, что мы прежде встречались.
— Я когда-то продавал полоскания от зубного камня на Ореховой улице, — сказал он, слегка шепелявя.
Разумеется, «Вода Бото».
— Я воспользовалась вашим советом много лет назад, — сказала я.
— Помогло вам мое снадобье?
— Да, — солгала я.
— Его изобрел мой дядя, — с гордостью сказал он.
Бото с сочувствием выслушал мой рассказ о том, что графа Люса де Монморена по ошибке арестовали, перепутав с однофамильцем, но сказал, что в одиночку мало что сможет сделать, и предложил мне через четыре дня сходить на прием в доме депутата Поля Барраса. Там, по его словам, будут некоторые члены трибунала.
— Но я даже не представлена депутату Баррасу, — сказала я.
— Почту за честь представить вас ему, — заверил меня гражданин Бото.
Вторник, 21 августа
Сегодня Агат вернулась с рынка розовая от возбуждения: видела человеческую голову, отрубленную гильотиной.[51]
— Толпа ревела! — сказала она. — Но все кончилось слишком быстро.
23 августа
Днем перепуганные дети прибежали в гостиную, услышав, что наши войска на востоке будто бы разбиты австрийцами.
— Папа там? — спросил Эжен.
Я заверила, что нет, с его отцом все благополучно.
— Но как же мы?! — плакала Гортензия.
— Не австрийцев надо бояться, — прошептала Агат. — Это священники и аристократы, сидящие в тюрьмах, это они приставят нож к твоему сердцу, пока ты спишь.
Гортензия заплакала в голос. Мне не сразу удалось ее успокоить.
— Увольте Агат, — посоветовала вечером Эми. Мы сидели в садике и попивали кларет, наблюдая за появлявшимися звездами.
— Это слишком рискованно, я не отважусь. В последнее время именно слуги многих выдавали властям.
50
Коммуна была органом парижского самоуправления. Конфликты возникали, поскольку радикальное городское правительство (избранное горожанами) считало, что консервативное национальное правительство (избранное сельскими жителями) не принимает достаточных мер для защиты Парижа.
51
Отсечение головы, прежде привилегия аристократов, теперь сделалось доступным всем классам общества благодаря гильотине, изобретению доктора Гильота. Он умер, не пережив «злоупотреблений» своим гуманным изобретением.