Однако уже тогда в нем проявилась какая-то склонность, преследовавшая его всю жизнь, попадать в различного рода затруднения. Бернгард Струве, судя по всему, принадлежал к тому разряду людей, которых Достоевский называл «странным типом “несчастных” немцев», формирующих особый слой населения имперской России. Многие из них, подобно Струве, ревностно работали на благо царя и отечества, но, тем не менее, чувствовали по отношению к себе непреходящую враждебность, и это ощущение рано или поздно приводило их в состояние глубокой печали. Они никогда не переставали считаться «иностранцами», даже если не знали никакой другой страны, кроме России. (Так, во время войны 1812 года русский генерал князь Багратион — сам, по иронии судьбы, обрусевший грузин — выразил желание быть произведенным в чин Немца, озвучив таким образом отнюдь не только личное негодование по поводу службы под началом Барклая де Толли.) Коллеги Струве решили «проучить этого немца» и начали строить против него интриги. Его несчастья приумножились после 1853 года, когда он женился на Анне Федоровне Розен, тоже происходившей из семьи прибалтийских немцев. Это была весьма темпераментная особа с недопустимо властными манерами. После этой женитьбы отношения Струве и Муравьева сложились таким образом, что Струве счел за лучшее сказаться больным и просить о переводе. Просьба была удовлетворена, и в 1855 году он вместе с женой и их годовалым первенцем Василием вернулся в Санкт-Петербург[8].
Некоторое представление об облике родителей Петра Струве дает отрывок из принадлежащего его перу романа, имеющего явно автобиографический характер и публиковавшегося в 1926–1928 годах в Париже[9]. Действие этого романа происходит в Одессе во время русско-турецкой войны 1877 года. Отец Струве выведен здесь под именем Александра Гавриловича Десницкого, здорового и крепкого, степенного, здравомыслящего человека, привыкшего к активной и упорядоченной жизни и любящего собак и лошадей. Именно таким он выглядит на единственной сохранившейся фотографии, на которой снят вместе со своей женой. Эта фотография сделана, скорее всего, сразу после женитьбы. Каждая черточка открытого лица отца дышит целостностью и уравновешенностью. Мать Струве, Анна Федоровна, производит совсем другое впечатление: нахмуренные брови и надутые губки придают ее лицу выражение вечного недовольства и раздражительности. В повести Струве она выведена под именем Антонины Федоровны, тучной, вялой и легко возбудимой особы. В юности очень привлекательная, с годами она, «сильно уже располневшая, наоборот, неспособна была вести тот правильно размеренный и деятельный, «рабочий» образ жизни, которому отдавался ее здоровый муж. Она всегда хворала, непрерывно жаловалась на что-то и, кажется, в самом деле рано стала страдать подагрой и одышкой… Мышц, казалось, вовсе не было в ее рыхлом теле, и она боялась органически всякой физической работы и содрогалась перед всякой физической опасностью… Работать она не умела и не любила.
За всем тем она была неглупая и интересная женщина, с той неизъяснимо притягательной, хотя и неназойливой, женственностью, которая всегда смешана из беспомощности, естественно-пристойного кокетства и капризности, и которая часто бывает особенно неотразима для неглупых и физически сильных мужчин»[10].
Ее муж был ей чрезвычайно предан, но для Антонины (читай: Анны) Федоровны «мир мужчин не исчерпывался вовсе мужем, хотя она ему никогда не изменяла и, вероятно, не смогла бы изменить. Но у нее постоянно бывали увлечения другими мужчинами, и были сильные привязанности помимо мужа, поскольку вообще ей было доступно что-нибудь сильное. Она была нервна и чувствительна. Почти все ее волновало»[11].
Сведения о том, что мать Струве имела репутацию «нарушительницы спокойствия» и «склочницы», почерпываются и из нескольких касающихся ее замечаний, содержащихся в современных источниках[12]. Все они говорят о том, что она несет, по крайней мере, некоторую ответственность за постигшую ее мужа неудачу в осуществлении ранних надежд на успешную гражданскую службу.
Вернувшись из Сибири в Санкт-Петербург, Струве получил назначение на пост вице-губернатора Астраханской губернии. Хотя Астрахань была расположена гораздо ближе к центру России, чем Иркутск, она представляла собой не менее значительный пограничный аванпост империи, поскольку ее население составляли в основном мусульмане, занимавшиеся торговлей и рыбным промыслом. Как раз в то время, когда Струве управлял вверенной его попечению губернией, в Астрахани побывал французский писатель Александр Дюма-старший, совершавший путешествие по югу России. В отчете о своем путешествии он не слишком доброжелательно отозвался об этом азиатском городе, в котором все его просьбы, включая требование предоставить обыкновенную кровать, вызывали нескрываемое удивление у содержателей местных постоялых дворов. По счастью, довольно скоро после приезда Дюма в Астрахань, Струве, в качестве губернатора, пригласил его к себе и, после того, как официальное представление было закончено, постарался разрешить все затруднения своею знаменитого гостя, сэкономив ему массу сил, времени и денег, которые пришлось бы затратить на переговоры с местным населением. Дюма пришел в восторг от того, что губернатор столь отдаленной и варварской провинции знает французский не хуже самих французов (Струве получил такое знание языка в Царскосельском Лицее), да еще создал у себя домашнюю обстановку, казавшуюся настоящим оазисом западной цивилизации. «A table chez М. Struve… nous étions a Paris, — писал он в своих путевых записках, — au milieu des arts, de la civilisation, du monde enfin». Пытаясь объяснить этот странный феномен, он заявил своим читателям, что Струве — «d’origine française»[13].
9
Роман, названный «Времена», печатался в отрывках за подписью «Сергей Лунин» в двух газетах, которые Струве редактировал в Париже —
12
См., например, заметки ссыльного декабриста Волконского, помещенные в:
13