Карта 3. Раздел Польши между Германией и СССР. Август – сентябрь 1939 года
Через три дня Вышинский и его комиссия, завершив анализ, послали Руденко гораздо более суровую оценку и призвали серьезно переработать текст. Вышинский требовал внести не менее пятнадцати поправок в раздел о «преступлениях против мира», в основном по части интерпретаций истории. Комиссия требовала удалить все места, где упоминалось, что Гитлер и его клика «заставили» Германию секретно перевооружиться и спланировать войны против других стран, потому что так создается впечатление, будто германское правительство не ответственно за преступления нацистов. Еще больше возражений встретило описание нацистского заговора для ведения агрессивной войны, где германо-советский Пакт о ненападении характеризовался как косвенная причина нацистского вторжения в Польшу. Вышинский приказал Руденко настаивать на переделке этих фрагментов в таком духе, чтобы Пакт ни в коем случае не интерпретировался как «трамплин для нападения на Польшу», по его выражению. Он также распорядился, чтобы Руденко прислал «окончательную редакцию этого пункта… на предварительное согласование», прежде чем подписываться под ним[291].
Эти поправки были существенны, но они не шли в сравнение с радикальной переделкой, которой Вышинский требовал подвергнуть разделы о военных преступлениях и преступлениях против человечности на Восточном фронте – советская делегация ранее составила их черновые варианты при некотором участии Тейлора. Комиссия сочла, что «вся эта часть» документа неудовлетворительна, и решила следующим самолетом отправить в Лондон новую русскую версию для перевода на английский. Этот новый текст содержал множество заимствований из отчетов Чрезвычайной государственной комиссии; в нем перечислялись многочисленные зверства нацистов в отношении мирных жителей и военнопленных во время германской оккупации СССР. В списке упоминались депортации советских граждан в Германию на принудительные работы и убийство «немцами» 925 польских офицеров в Катынском лесу под Смоленском[292].
Добавить Катынь в Обвинительное заключение было со стороны СССР смелым и, возможно, опрометчивым ходом. С самого открытия массовых захоронений в апреле 1943 года советская и немецкая стороны публично обвиняли друг друга в этом массовом убийстве. В январе 1944 года советские руководители организовали экскурсию в Катынский лес для восемнадцати западных корреспондентов и Кэтлин Гарриман (двадцатипятилетней дочери американского посла), чтобы ознакомить публику с результатами работы комиссии Бурденко[293]. После поездки в вагоне-люкс с обилием кушаний, вина, водки и сигарет корреспонденты посетили массовые захоронения и изучили предметы, якобы извлеченные из могил. Они встретились с Николаем Бурденко, Алексеем Толстым, митрополитом Николаем, советскими судмедэкспертами и некоторыми людьми, представленными как свидетели. Освещение поездки в иностранной прессе было благосклонно к Москве и вполне оправдало ее ожидания. На следующем этапе Сталин и Вышинский собирались провести процесс по Катынскому делу в контролируемой СССР Польской Республике[294]. Но теперь они решили вместо этого использовать шанс, предоставленный МВТ, и свалить это преступление на немцев, используя одну из самых публичных на тот момент сцен мира. Хотя Германия и СССР два года использовали одну цифру – 10 тысяч убитых, КРПОМ решила остановиться на более консервативной оценке в 925 тел – именно столько их значилось в отчете Бурденко[295].
Вышинский привык к советским показательным процессам и не представлял, насколько опасную игру он ведет. Он действовал, будучи уверен, что судьи из стран-союзников в Нюрнберге займутся исключительно преступлениями европейских стран Оси, и полагал, что свидетельства Чрезвычайной государственной комиссии и других официальных комиссий по военным преступлениям будут считаться неоспоримыми, а потому не станут подвергаться сомнениям. Вышинский приказал Руденко немедленно сообщать о реакции других главных обвинителей на предложенные поправки[296].
Джексон тоже остался недоволен текстом Обвинительного заключения. Пока Руденко вынужденно пребывал в Лондоне, Джексон общался в Нюрнберге с Максуэлл-Файфом и де Ментоном. 22 сентября, непосредственно перед тем, как Максуэлл-Файф на несколько дней вернулся в Лондон, Джексон вручил ему версию, радикально отличающуюся от обсуждавшейся ранее.
294
АВПРФ. Ф. 0122. Оп. 27a. П. 206. Д. 3. Л. 59–60 // СССР и Нюрнбергский процесс. С. 227–229.