Она обнаружила новый сборник Франсуа Вийона, стала листать его и наткнулась на "Эпитафию". Прочла первые строки:
Она вспомнила дистих, выгравированный над левыми воротами башни Сен-Северен, через которую проходили на кладбище:
Видел ли этот дистих Вийон? Проходил ли он через те ворота на кладбище? Ей показалось, что "Эпитафия" перекликается с этими строками.
Внезапно она вздрогнула от раздавшихся совсем близко звуков и обернулась: трое менестрелей в черных одеяниях с нарисованными белой краской костями отплясывали фарандолу и потрясали трещотками. Один из них наигрывал на скрипке заунывную ритурнель.
Все верно, год достиг ноября и праздника Всех Святых. Однако эти постоянные напоминания о смерти действовали угнетающе.
Вернувшись домой, она стала разглядывать портрет Об – в итальянской раме, украшенной резными цветами. Положительно, такое поразительное сходство походило на волшебство.
Но что же все-таки хотел сказать Жоашен?
Жозеф приехал из Тура вечером; он продал половину своей лавки английскому торговцу и был очень доволен сделкой.
Проведя целый час в парильне, он вышел из нее только к ужину. В большую залу он пришел, держа на руках Об, и сразу заметил карты Таро на маленьком столике перед камином. Лицо его осветилось загадочной улыбкой, а взгляд перебегал с карт на Жанну.
– Штерны все же победили, – вполголоса сказал он с едва уловимой иронией.
Она не поняла. Он поставил девочку на пол и налил вина жене, потом себе.
– Жак был большим знатоком Таро.
Видя изумление Жанны, он продолжил:
– Таро служат иллюстрацией числовых Арканов, или тайн. Еврейская Каббала стоит на том, что сефирот, то есть числа, объясняют тайны творения и способ, коим единство порождает множество.
Он всмотрелся в карты, разложенные семью параллельными рядами по три, и продолжил:
– Каждая из этих карт имеет еврейское имя.
– Даже римский папа? – удивилась она.
– Да, папа тоже, пятая сефира. Она носит имя Geburah, то есть "строгость", или Pech'ad, то есть "кара" или "страх".
– Жак никогда об этом не говорил…
– Он знал карты Таро наизусть. Ему не нужны были картинки, чтобы использовать это знание. Я помню, как он прислал мне загадочное письмо, когда встретил тебя в Аржантане в пять тысяч двести одиннадцатом году нашего календаря. Сумма четырех чисел – пять, два, один, один – равна девяти, объяснял он мне, что означает одновременно стадию Тела Тела и Силу женщины. Я понял тогда, что он познакомился с необычной женщиной. Впоследствии он сказал мне, что свято верит в сефирот, ведь именно ты спасла его от смерти… Но каким образом ты научилась читать карты Таро?
Она пересказала ему свои разговоры с Жоффруа Местралем и показала портрет Об. Он нашел его превосходным и точным.
– Местраль напишет еще портрет Деодата, и мне хотелось бы, чтобы он сделал и твой.
Она подумала также, что днем у Местраля вытащила Силу. Мир полон совпадений.
Но совпадение ли это?
В марте 1476 года Франсуа прислал письмо с известием, что Софи-Маргерит произвела на свет еще одного ребенка, на сей раз мертворожденного. Сам он был очень этим расстроен и спрашивал, можно ли ему с женой приехать на несколько недель в Анжер. Он надеялся, что любовь родных и прекрасный анжуйский климат помогут им воспрять духом. Жанна с Жозефом без промедления ответили согласием.
Франсуа и Софи приехали через десять дней, без маленького Жака Адальберта, который остался в Страсбурге на попечении кормилицы. Жанну это огорчило, но у нее были другие заботы: Софи-Маргерит походила на розу, увядшую без воды, а Франсуа почернел от усталости. Словно желая извиниться за свой скверный вид, Софи сослалась на страсбургскую зиму, особенно тяжкую в этом году, Франсуа же упирал на дополнительную работу по отливу трех тысяч литер для печатни в Тулузе. Оба напоминали расстроенную мандолину.
Жанна встревожилась. Жозеф объяснил ей, что каждый из них возлагал на себя ответственность за несчастье, случившееся с Софи-Маргерит.
Жанна старалась как могла их развлечь: из любви к сыну она стала брать у Жозефа уроки немецкого. Оказалось, что Софи-Маргерит изъясняется на вполне приличном французском, хотя и с сильным акцентом. Таким образом, женщины были в состоянии понять друг друга.
На следующий день после их приезда Местраль пришел, как и накануне, писать портрет Деодата. Похоже, судьбе было угодно, чтобы он запечатлел всех членов семьи. Жанна обнаружила, что больше не похожа на свое изображение, сделанное в Милане: это подтверждало речи Местраля об изменчивости лиц – если доводить эти рассуждения до крайности, следовало бы каждый день писать по портрету.
Ни Франсуа, ни Софи-Маргерит никогда не видели художника за работой. Преисполненные любопытства, они заняли места в зале, где мастер пытался справиться как с изменчивостью, присущей всем людям вообще, так и с общеизвестной изменчивостью подростков. В данном случае задача выглядела особо сложной, ибо Деодат в одно мгновение казался мальчиком с невинным лицом, а в другое представал дерзким юношей с вызывающим взором.
Время от времени Жанна проходила через зал, занимаясь делами по хозяйству и отдавая распоряжения слугам: вымести золу из очага, заменить обгоревшие свечи и очистить розетки подсвечников, смахнуть паутину, которую пауки неустанно плели в углах высоких лепных потолков.
На второй день она обнаружила, что взгляд Софи-Маргерит устремлен в одну точку – на складной столик, возле которого крутился Жоашен.
На третий день – то же самое.
На четвертый день Жанна, заглянув в зал, чтобы пригласить Местраля на ужин, перехватила понимающий взгляд, которым обменялись Софи-Маргерит и Жоашен.
Она никому не сказала ни слова. Ее саму чрезвычайно интересовал Жоашен; возможно, Софи-Маргерит испытывала те же чувства. И она упрекнула себя в недостатке благожелательности.
На восьмой день Местраль объявил, что оставит сохнуть два первых слоя краски и на следующий день не придет.
Однако он пришел – один – около шести часов вечера и попросил разрешения переговорить с Жанной наедине.
– Простите меня за неприятный вопрос, – пробормотал он, – но вы не видели Жоашена?
Она покачала головой и нахмурилась.
– Он ушел из дома около полудня и не вернулся. Это совершенно на него не похоже.
Он выглядел встревоженным и пытливо всматривался в Жанну. Было очевидно, что губы ему жжет другой вопрос: где Софи-Маргерит? Между тем Жанна не видела свою невестку в послеполуденное время. А Местраль, вероятно, тоже обратил внимание на обмен взглядами между своим помощником и молодой немкой.
Повисла тягостная, напряженная пауза. Она спросила себя, нет ли у художника особых отношений с Жоашеном. Или же Местраль обеспокоен исчезновением подростка просто потому, что это нарушает нормальный ритм его домашней жизни?
– Видите ли, – осторожно заговорил Местраль, – Жоашен необычный юноша… Он очень добр, но порой совершает непредсказуемые поступки… и я боюсь, что человек, который с ним не знаком, может неловким жестом возбудить его… Он тогда становится страшен…
Жанна на мгновение задумалась. Из сада до нее доносился смех Франсуа, который беседовал с Жозефом, – стало быть, он ничего не заметил. Конечно, если что-то вообще произошло.
– Пойдемте! – сказала она Местралю.
Они вышли из дома через кухню, прошли по саду и пересекли пустырь, заросший кое-где кустарником. Небо еще светилось, розовое слева, цвета индиго справа.
– Куда мы идем? – спросил Местраль.
Она направлялась к большому лесу к северу от дома. Едва они приблизились к нему, как из-за деревьев кто-то выскочил и, раскинув руки, устремился к ним.