Пройдет немного времени — и артиллерийский подпоручик так напишет об этом дне:
«Вот в кружке собравшихся около него русских и французов молоденький офицер, хотя плохо, но достаточно хорошо, чтоб его понимали, говорящий по-французски, рассматривает гвардейскую сумку.
— Э сеси пуркуа се уазо иси?[10] — говорит он.
— Parce que c’est une giberne q’un regiment de la garde, Monsieur, qui porte l’agle imperial[11].
— Э ву де ла гард?[12]
— Pardon, Monsieur, du 6-eme de ligne[13].
— Э сеси у аште?[14] — спрашивает офицер, указывая на деревянную желтую сигарочницу, в которой француз курит папиросу.
— A Balaclave, Monsieur! C’est tout simple en bois de palme[15].
— Жоли! — говорит офицер, руководимый в разговоре не собственным произволом, но теми словами, которые он знает.
— Si vous voules bien garder cela comme souvenir de cette renconte, vous m’obligez[16] . — И учтивый француз выдувает папироску и подает офицеру сигарочницу с маленьким поклоном. Офицер дает ему свою, и все присутствующие в группе как французы, так и русские кажутся очень довольными и улыбаются.
Вот пехотный бойкий солдат, в розовой рубашке и шинели внакидку, в сопровождении других солдат, которые, руки за спину, с веселыми, любопытными лицами cтоят за ним, подошел к французу и попросил у него огня закурить трубку. Француз разжигает и расковыривает трубочку и высыпает огня русскому.
— Табак бун, — говорит солдат в розовой рубашке, и зрители улыбаются.
— Oui, bon tabac, tabac turc, — говорит француз, — et chez vous tabac russe? Bon?[17]
— Рус бун, — говорит солдат в розовой рубашке, причем присутствующие покатываются со смеху. — Франсе ист бун, бонжур, мусье, — говорит солдат в розовой рубашке, сразу уже выпуская весь свой заряд знаний языка, и треплет француза по животу и смеется. Французы тоже смеются.
— Ils ne sont pas jolis ces betes de russes,[18] — говорит один зуав из толпы французов.
— De quoi de ce qu’ils rient donc?[19] — говорит другой черный, с итальянским выговором, подходя к нашим.
— Кафтан бун, — говорит бойкий солдат, рассматривая шитые полы зуава, и опять смеются.
— Ne sortez pas de la ligne, a vos places, sacre nom!..[20] — кричит французский капрал, и солдаты с видимым неудовольствием расходятся...
...Да, на бастионе и на траншее выставлены белые флаги, цветущая долина наполнена смрадными телами, прекрасное солнце спускается с прозрачного неба к синему морю, и синее море, колыхаясь, блестит на золотых лучах солнца. Тысячи людей толпятся, смотрят, говорят и улыбаются друг другу. И эти люди — христиане, исповедующие один великий закон любви и самоотвержения...»
Несколько в стороне от беседующих групп подпоручик Толстой заметил Турчанинова, — с увлечением, помогая себе жестами, разговаривал полковник с молодым французским офицером. Коричневое от колониального загара, безбородое, приятное лицо француза было серьезным, он внимательно слушал русского. У него не было козлиной бородки, обычной для неприятельских офицеров и солдат, подражавших внешнему виду своего императора, подобно тому как русские офицеры и солдаты носили усы и бакенбарды, как их император.
— Знаете, господин капитан, армии всегда несут с собой разорение, какие бы идеи они с собой ни приносили, — услышал, подходя, подпоручик Толстой голос Турчанинова, продолжавшего начатую беседу. Изъяснялся полковник по-французски не слишком бойко, как и полагалось человеку, не принадлежавшему к тому кругу общества, в котором вращался граф.
— О, я вас понимаю! Я вполне согласен с вами, мосье, — закивал головой француз.
— Мы видим, что такое война, не правда ли? — Турчанинов повел рукой. — И тем не менее я занимаюсь этим ужасным делом, насколько могу, хорошо, потому что это моя профессия. Я выполняю свой долг. Во имя чего? Не знаю... Во имя идеалов, которые, быть может, и сам не умею объяснить...
Он оглянулся на подошедшего подпоручика и, оборвав разговор, сказал французу:
— Очень жаль, но, кажется, нам уже пора расстаться. Мне было очень приятно с вами познакомиться.
— Мне еще более, мосье колонель, — учтиво ответил француз, поднеся два пальца к лакированному козырьку красного, с золотым галуном кепи.
Светские улыбки, дружеские рукопожатия, руки, поднесенные к козырькам, — и они разошлись в разные стороны, французский и русские офицеры.
Некоторое время Турчанинов с Толстым шли в молчании. Потом полковник усмехнулся:
— А через час мы опять будем стрелять друг в друга... Смешно и грустно, подпоручик...
Толстой ничего не сказал.
— Очень интересная была у нас беседа, — заговорил Турчанинов через минуту. — Он сказал мне, этот француз, что по убеждениям республиканец, поклонник Сен-Симона и Фурье, и лишь по необходимости вынужден участвовать в этой глупой ссоре двух императоров, как он выразился.