— Браво, князь! Фо́ра! — выкрикнул пьяненький конногвардеец, будто в театре, даже захлопал. Было похоже, надрался больше всех.
— А Галушко? — спросил усач.
— «Вахмистра Галушко, — как бы читая приказ, продолжал Кильдей-Девлетов, — за отличную службу представить в кандидаты на офицерский чин и назначить триста рублей пенсиону».
Турчанинов впервые слышал эту историю — и как-то вдруг не по себе ему сделалось, куда-то пропало недавнее благодушное настроение. Отталкивающими показались лица окружающих. Лица? Нет, пьяные, гогочущие рожи, на которые и смотреть тошно.
Злой взгляд Ивана Васильевича упал на оружие, развешанное над тахтой, где сидел с гитарой князь.
— Илья, у тебя какие пистолеты? — обратился к Кильдей-Девлетову умышленно громко: пусть видят эти богачи-аристократишки, что с князем он на короткой ноге.
— Кухенрейтера, — отозвался Кильдей-Девлетов.
— Я предпочитаю лепажевские, — сказал улан. — Прицельнее и курок мягче.
— Э, не говорите! Лепаж совсем не то! — возразил преображенец.
— К чему спорить, когда можно проверить? — сказал Турчанинов с улыбочкой. — Господа, ручаюсь, что из Кухенрейтеровского пистолета я с любой головы собью бокал. Кто желает убедиться?
Однако желающих проверить на себе преимущества Кухенрейтеровского пистолета не оказалось. Офицеры притихли. «Новый Вильгельм Телль», — услышал Иван Васильевич за спиной чье-то сказанное вполголоса замечание.
— Господа! — воскликнул князь. — Уверяю вас, Турчанинов превосходный стрелок! Parole d’honneur![2] — И с жаром принялся рассказывать, как Иван на войне спас ему жизнь во время горячей схватки с венгерской конницей. Гонведы прорвались к батарее, которую прикрывал его гусарский эскадрон, началась рубка. Какой-то мадьяр, оказавшись сзади, уже занес над ним, князем, саблю. И если бы не Турчанинов, наповал уложивший гонведа пистолетным выстрелом...
— Так что же, значит, среди господ офицеров нет охотников? — повысив голос, бесцеремонно перебил Иван Васильевич князя и повел вокруг тяжелым взглядом, нагловато прищурясь. — Духу не хватает?.. Ну что ж... Илья, у тебя пистолеты заряжены?
— Что за вопрос!
— Дай-ка один, — сказал Турчаниновзи направился в столовую, широко шагая.
Оттуда он принес пустой бокал, поставил на стоящее у стены, украшенное потемневшей бронзой, бюро палисандрового дерева — екатерининской еще поры. Князь снял со стены один из пистолетов, передал Ивану Васильевичу. Тот отошел в дальний конец комнаты, к противоположной стене, встал там, слегка расставив ноги для упора. Положив длинный ствол на локоть, начал целиться... Черт, все-таки не чувствовалось в руке нужной твердости... В кабинете наступила тишина, все глаза были устремлены на Турчанинова, только слышалось безмятежное похрапывание спящего в кресле толстого павловца. Лампы моргнули от выстрела. Турчанинов опустил дымящийся пистолет и перевел дух: от бокала уцелела только ножка.
— В ружье! Тревога! — заревел сквозь дым павловец, вскочив на ноги и ошалело озираясь под общий смех.
— Славный выстрел, — сказал преображенец.
Кильдей-Девлетов был в полном восторге.
— Нет, каков? А?.. Вот так, господа, он уложил и гонведа с саблей... Мой спаситель, господа! Мы с ним боевые друзья, побратимы. Верно, Иван?.. Дай свою богопротивную рожу.
Набрякшие веки князя умиленно замигали, и, распахнув руки, он прижал Ивана Васильевича к груди. «Раскис», — подумал Турчанинов, ощущая щекой колючие усы.
— И за что я тебя, черта, люблю? — рассуждал вслух Кильдей-Девлетов, отстранив его и обеими руками держа за плечи. — Строптив, горд, как сам сатана, на ногу себе наступить не позволит... Нет, вру. Вот за это самое и люблю... Ба! Блестящая идея!.. Знаешь что, Иван?
— Что? — спросил Турчанинов.
— Едем на лето ко мне в Подгорное! — Он назвал одну из губерний среднерусской полосы. — В самом деле.
Иван Васильевич раздумывал в некоторой нерешительности. Честно говоря, малопривлекательной представлялась ему предложенная поездка.
А Кильдей-Девлетов продолжал наседать:
— И нечего тебе раздумывать. Старик мой будет только рад. Он у меня хлебосол, любит гостей, общество, широкая русская душа... Поохотимся. Познакомишься с соседями. Отец писал — есть премиленькие барышни. Чего доброго, — захохотал он резким, жестяным своим смехом, — еще женим тебя.
— Турчанинов, ни... никогда не же...женись... Будь м... мужчиной... — косноязычно пробормотал конногвардеец, укладываясь на медвежьей шкуре. Совсем развезло беднягу.