Всё это промелькнуло в памяти Дурды, как стремительный взмах клинка, падающего на голову врага. А Оразсолтан-эдже тем временем, внимательно осмотрев девушку, похвалила её:
— Хорошая девушка, ладная, как луна. Да убережёт её аллах от зглаза и языка! — И трижды поплевала за ворот — Тьфу, тьфу, тьфу, тувелеме, чтоб не сглазить…
— Вспомнил, значит? — обратилась Узук к Дурды. — Хорошо, коли так, а то Мая-джан все уши мне прожужжала, тебя расхваливая.
— Как тебе не стыдно, Узукджемал! — рассердилась Мая.
— Не смущайте девушку Маю, — вступилась и Оразсолтан-эдже. — Ай, Мая умная девушка, она не станет сердиться из-за ваших глупых слов, правда, Мая-джан? — И без всякого перехода попросила: — Чайку у вас нет? Всё горло ссохлось.
— Прости, мамочка! — спохватилась Узук.
— Я побегу, чайник поставлю! — опередила её Мая.
— Пойду и я пройдусь немного, — сказал Дурды.
— Не задерживайся, — предупредила его Узук, — у нас чайник на примусе быстро кипит. — Обернувшись к матери, показала глазами на бегущую Маю: — Понравилась невестка?
— Умная девушка, — похвалила ещё раз Оразсолтан-эдже, — с лица чистая, уважительная, проворная. Да уж где нам такую невестку! Наша доля под чёрным камнем лежит.
— Опять ты за своё, мама. То Советы хвалила, теперь снова принижаешь своё достоинство.
— Да я ничего, доченька… Я и аллаха славлю, и Советы благодарю, а только боязно мне что-то.
— Хватит бояться. Кончился наш чёрный камень, песком рассыпался, и ветер разметал его!
— Дай-то бог, доченька, дай-то бог, — Оразсолтан-эдже отёрла глаза кончиком головного платка. — Возвратился наш Дурды-джан. Приезжай и ты в село хочу, пока не закрылись глаза мои, обоих детей своих увидеть в своём доме.
— Приеду, мамочка. Скоро уже в Мары буду. Вместе с Маей приедем. Хочешь?
— Ай, вместе ли приедешь, одна ли, а только приезжай. Зачем женщине учёба? Камень катится — обкатывается, но и маленьким становится. Приезжай, садись в своей кибитке. Так и долю свою найдёшь.
Дурды, обойдя двор, направлялся к выходу на улицу и услышал слова матери.
— Маму, конечно, слушай, но поступай, как сама разумеешь, — бросил он мимоходом сестре.
— «Разумеешь»! — проворчала Оразсолтан-эдже. — Много вы можете разуметь своим куриным умом! Крыша над моей головой скоро провалится, а вы всё разумеете! И обшивку менять давно пора, и теримы[7] перетягивать, и уки[8] менять. Могу я всё это своими руками сделать?
— Зачем менять, мамочка, — сказала Узук, — новую кибитку ставить надо.
— Не надо мне новую! — отрезала Оразсолтаи-эдже. — Эта тоже новой была, когда мы с твоим отцом вошли в неё. Отца из неё вынесли, пусть и меня из неё вынесут, а там уж поступайте, как хотите, хоть в огонь всё бросайте.
Мать явно расстроилась, и Узук поспешила успокоить её:
— Ладно, мамочка, не горюй, поправим старую кибитку.
— Поправь, доченька, поправь, помоги своей старой матери. Не успокоится сердце моё, пока не увижу поправленную кибитку и невестку в ней.
— Насчёт невестки можешь не беспокоиться, оставь эту заботу мне.
— Ты-то откуда деньги возьмёшь на калым?
— Без калыма приведу, даром.
— Правду говоришь или шутишь?
— Истинную правду, мамочка, как перед богом!
— Смотри, не бери грех на душу — над матерью шутить нельзя!
Оразсолтан-эдже задумалась. Мысль женить Дурды без забот и хлопот, не влезая в расходы, показалась ей заманчивой, но она тут же отвергла её:
— Не получится! Ещё в прежние времена говорили, что дарового нет и в Бухаре. Правильно говорили. Из дарового мяса шурпы не сваришь, а мне и не нужна шурпа, в которой нет ни блёстки жиру: кто порядочную девушку без калыма отдаст? Нет, лучше делай так, как я велю: приезжай и садись у моей стены!
— Ладно, мама, ладно, не волнуйся. Коль ты говоришь, — сяду.
— И правильно сделаешь, доченька. Кто берёт большой камень, тот не ударит. А нам многого не надо. Жила я, как все люди, дочку родила, сына родила, да не сумела, как другие, благополучно дочку замуж выдать, сына женить пе могу… — Оразсолтан-эдже всхлипнула, потянулась к платку.
— Не тужи, мама, — Узук обняла мать за плечи, прижалась своей тёплой пушистой щекой к шершавой морщинистой щеке матери. — Не тужи. Будем и мы жить не хуже других. Как говорится, когда луна взойдёт, она всем видна — наша власть поможет нам.
— Ах, доченька моя милая, да я хвалю власть, нашу власть хвалю! Справедливая она, как сам Адыл-шах, да только забот у меня много, а я ещё не сделала ничего.