— «Уже даровано просимое тобой, о Муса!» — сура двадцатая, аят тридцать шестой.
— Я протянул руку, но ладонь моя не наполнилась, — не сдавался старик. — Что я получил от обещанного?
— Эшак старый! — пробормотал в усы азербайджанец-фаэтонщик, тоже с интересом прислушивающийся к спору. — Суёт свой глупый башка там, гдэ палца нэ лезет!
— Вы получили земельный надел и право обрабатывать его для себя, яшули, — сказал Черкез-ишан. — Ваши дети получили свободу и право учиться, чтобы стать государственными мужами. Используйте свои права и не уподобляйтесь диване[9], который, сидя на мешке с пшеницей, стонет от голода и протягивает руку за подаянием.
Одобрительные возгласы из толпы показали, что образная аргументация Черкез-ишана нашла своих сторонников, зерно падало на благодатную почву, не на камень. Было видно, что люди охотно, с радостью освобождаются от своих сомнений, что они полны желания слушать ещё. Но тут из дежурки появился железнодорожник. и все взоры обратились к нему: чем новым порадует?
Железнодорожник окинул толпу неприветливым взглядом. Его, привыкшего к чёткому ритму дорожного графика, раздражала неразбериха с движением поездов. От кого зависит восстановление порядка, он не знал, но на ком-то надо было отвести душу, и он сердился на ожидающих — ишь, уставились в рот, словно он им изо рта сейчас достанет этот чёртов поезд! Он сердито стёр слово «полтора», написал, кроша мел, «два с половиной часа».
Люди покорно и разочарованно завздыхали.
— Опять прибавили. Теперь стало два с половиной.
— Добрый, однако, чумазый, не жалеет ни часов, ни половинок.
— Да… в прежние времена такого не водилось.
— Верно говорите, больше порядка было, легче дела свои можно было сделать.
— Хе, «легче»! Скажите ещё, что прежде и воевали сидя!
— А ты — молчи. Молод ещё со старшими спорить. Дали вам волю, желторотым!
— Не одному тебе, дядя, в две ноздри сопеть — дай и нам подышать свободно.
— Я вот тебе, нечестивцу, палкой по голове дам! Расходился, как верблюд на течке!
— Успокойтесь, яшули. Не спорь, парень, попусту, имей уважение к сединам! Разные права тебе даны, а только и Советская власть не дала тебе права стариков оскорблять.
— Ох-хо, что и говорить, хорошая власть… Однако прежде, если сказать по правде, при царе помогала нам Россия в трудные времена, а нынче — только от нас отдачи требует, а мам — ничего.
— Сквозь тростинку на небо смотрите, почтенный, сквозь тростинку! — Черкез-ишан показал сквозь отверстие в кулаке, как это выглядит. — Много вы видели помощи от царя! Да и помощь эта была от сытости, от избытка, от тайных замыслов. Кость, брошенная собаке, не есть милосердие. Милосердие — это кость, поделённая с собакой, когда ты голоден не меньше её. Или не так?
— Правильно говорите!
— Святые слова, магсым!
— Если так, тогда вспомните девятнадцатый год, самый разгар войны, когда Советскую власть и за коленки, и за пятки, и за бока враги кусали, до горла её добираясь. Наш народ сильно бедствовал от бескормицы, а в России ещё хуже было — глину с голоду ели, камышовыми циновками люди обвязывались, потому что сопревшие штаны заменить нечем было. Но и тогда по ленинскому приказу Россия присылала нам и хлеб и мануфактуру. Ели вы этот хлеб? Получали ситец и бязь?
— Ели, магсым, спасибо Ленину, дай ему аллах здоровья.
— И бязь получали, хорошая бязь была, вот, до сих пор рубаху из неё ношу.
— Мы понимаем добро, помним, не надо стыдить людей, магсым. Мы-то ведь ничего и не требуем, так только… разговором тешимся.
— Кто ничего не требует, тот и сам ничего не даёт — так ещё Эфлатун утверждал, — сослался Черкез-ишан ка Платона. — Требуйте положенного, но и руки свои в праздности не держите — руками человеческими, а не языком земля устраивается. Может быть, окажется, что то, что вы издалека требуете, рядом с вами лежит.
— Истинно так!
— Усердному сам аллах на дороге кладёт!
— Мы не отказываемся работать, а только если власть будет каждую пятницу деньги менять, не будет ни доверия у людей, ни порядка на земле. Крепкие деньги — первый признак настоящей власти. А нынче — что? Мешок самана на миллионы оцениваем. Непорядок это.
— И в вагонах тоже порядка нет! Тесно, темно, все лезут — и кто купил билет и кто не покупал.
— Жуликов много развелось! Того и гляди, что «самарский» карман тебе «проверит»! Карманы-то оттопыриваются у нас от денег.
— Да, «самарских» развелось, как блох на больной собаке, впору полынным отваром мыться.