Синьор Каэтани снова вздохнул, его голос затихал:
— Ни один человек не должен прожить достаточно долго, чтобы стать злодеем по отношению к своему сыну…
Гримнир таился в тени у разрушенной стены, пока люди не ушли, а затем, словно призрак, двинулся через поля. Он прокручивал в голове слова старого Каэтани. Беспорядки на улицах означали благодатную почву для наживы змея. Пока никто не видел, пока правители Рима сражались друг с другом, Нидхёгг выискивал самых бедных, подлых, отчаявшихся среди них и искажал их умы; он превращал в рабов тех, кого никто другой не захотел бы использовать… но это могло сыграть на руку Гримниру.
Это означало, что он найдет змея среди римских отбросов.
Ближе к закату Гримнир взобрался на невысокий горный хребет и впервые увидел Вечный город. О, он слышал истории от старого Гифа, который посещал Рим в пору его расцвета; рассказы о обширном лабиринте из известняка и мрамора, раскинувшемся на семи холмах, где жили миллионы белокожих, их жены, отпрыски и рабы. Город храмов и памятников, духов и богов, где благочестие и извращения соседствовали с цивилизованностью и дикостью. Глаза старого пьяницы вспыхивали, как угли, когда он рассказывал о своем пребывании там.
Это был не тот город, который предстал перед Гримниром. Нет, за пеленой дыма, освещенной умирающим красно-золотым сиянием солнца, он увидел жалкий и унылый городок; городок, съежившийся, как побитая собака, у подножия единственного холма, Mons Vaticanus[14], а между ними — мутные коричневые воды реки Тибр. Он увидел буйство куполов и башен, яркий мрамор и старую терракоту рядом с изъеденным временем известняком и кирпичом; он заметил виллы и городские дома, растущие, как молодые побеги, среди старых камней. И церкви. Десятки из них, словно личинки, копошились в мертвой плоти империи. Кавалькада святых и мучеников танцевала на костях древних богов, безымянных и призрачных; зловещие глаза наблюдали из теней за осквернением, совершаемым певцами гимнов.
Таков был Рим: навозная куча, притулившаяся к зловонной реке, и все это было защищено каменными стенами, древними и грозными — зубчатыми и крепостными валами, башнями и укрепленными воротами. Каждый пункт въезда был похож на маленькую деревушку, со зданиями из дерева и добытых на свалке камней, примыкающими вплотную к стенам. Гримнир не стал тратить время на размышления о том, как такой зверь, как Нидхёгг, мог проникнуть в город средь бела дня. Он предположил, что змей, должно быть, уполз на запад, в Тибр, и плыл вверх по реке, пока не нашел канализационное отверстие или что-то в этом роде. Отлично для этой чешуйчатого червя, но Гримнир не полезет в воду и не попытается последовать за ним. Нет, у него на уме было что-то другое.
Гримнир двинулся направо и шел вдоль стены, пока опускался осенний холод, пока поднималась раздутая луна, только что миновавшая полнолуние. Он держался низко, его здоровый глаз блестел, когда он бродил, охотясь. Путь вел его на восток, мимо одиноких ферм и вилл, где дрожащие руки зажигали лампы, чтобы не пропустить наступление ночи. Собаки выли при его приближении. Испуганные глаза смотрели наружу, ничего не видя.
Гримнир усмехнулся. Слепые глупцы!
Прошел час с лишним, прежде чем он нашел то, что искал. К востоку от Аппиевой дороги местность стала болотистой, заросла густой травой и рощицами ив и кипарисов. Через поля журчал ручей. Он тянулся прямо к стенам и исчезал в водосточной трубе с железной решеткой. И в том месте, где ручей исчезал, Гримнир увидел очертания замурованных задних ворот. Это было небольшое сооружение — одинокая арка без защитных башен, просто туннель в стене, закрытый железной решеткой и деревом. Теперь он представлял собой фасад из обожженного в печи кирпича, плохо затвердевшего на растворе, изъеденного временем и стихиями.
Это был его путь внутрь.
Гримнир остановился, оглядел стену в поисках часовых, но никого не увидел. Даже на ближайших к нему башнях было мало людей — пара силуэтов, сгорбившихся над потрескивающей жаровней. Кряхтя, Гримнир выскочил из своего укрытия и, никем не замеченный, пересек открытое пространство, добравшись до подножия стены. Он подпрыгнул, зацепился пальцами с черными ногтями — твердыми, как железо, — за шов между кирпичами и подтянулся. Длинные руки и узловатые ноги подтягивали его все выше; подобно пауку, он карабкался по стене. Дыхание прерывалось короткими, резкими вздохами; лязгнула сбруя, и подбитые гвоздями сапоги откололи от стены куски кирпича и известкового раствора, когда Гримнир добрался до краеугольного камня первоначальной арки.