Кипя от злости, Гримнир прошел половину расстояния до широко распахнутых дверей Варгхолла, затем вернулся к Гифу. Когда он заговорил, его голос звучал как резкое шипение.
— Не имеет значения. Нам нужно отправляться в путь. Мы не знаем ничего… ничего о том, почему и как все это происходит, ничего о том, сколько у нас может быть времени. Нам нужно добраться до Мимира, пока не стало слишком поздно.
— Почему? — Гиф нахмурился. — Ты сам сказал, что между смертями проходит всего мгновение. Это значит, что время на нашей стороне, крысеныш.
— Фо! — Гримнир зарычал и отвернулся. — Ты не понимаешь!
— Тогда объясни мне, во имя Имира! — Гиф не испугался гнева Гримнира. Он схватил младшего скрелинга за руку и развернул его к себе. — Сиська Хель! Что тебя так напугало?
Гримнир вырвался из рук старейшины. Он подошел к открытым дверям Волчьего зала и заглянул внутрь. Он увидел, как Скрикья поднялась на возвышение, повернулась и уселась на трон Красного Глаза. Кьялланди лично вручил ей корону Балегира — обод из кованого железа с кроваво-красным драгоценным камнем на лицевой стороне. Без предисловий она выхватила обод из его рук и надела себе на лоб. Губы Скрикьи растянулись в самодовольной улыбке, когда жители Ульфсстадира одобрительно загудели. Снаружи Гримнир оглянулся на Гифа, который следовал на шаг позади него. Он обдумывал свои слова.
— Просто выкладывай, маленькая крыса. Что произошло после того, как этот жирный дурак раскроил тебе башку?
Гримнир сплюнул:
— Все было так же, как и раньше… Умер здесь, проснулся там. Хотя на этот раз…
11 LUPA ROMAE[17]
— На этот раз я проснулся спокойным. Нар! Я не дрожал, как белокожий младенец с молоком вместо крови, ты, идиот. Но огни ярости поутихли. Я проснулся и уже знал, что произошло. Я знал, что этот вонючий мешок сала, который утверждал, что зачал меня, нанес подлый удар. И знал, что в конце концов это принесет ему мало пользы. На этот раз я знал, кто я такой. Не то что моя первая смерть или вторая. Я знал, где я был и что видел. И я знал, куда меня бросило — в Рим или в Настронд, это то же самое. Я чувствовал, что осознаю…
Когда Гримнир пробудился от смертельного сна в третий раз, он не бился и не корчился в смятении. Нет, он проснулся с рычанием на губах, стиснув зубы, предчувствуя возвращение чувствительности в его узловатые конечности, а вместе с ней и тупой боли от присутствия Пригвожденного Бога. Он приоткрыл глаза, превратив их в узкие щелочки, — и огонек ненависти вспыхнул в хорошем глазу, когда его взгляд скользнул по темноте древней комнаты. Он лежал там, где упал, все еще скорчившись на холодном каменном полу. Скрелинг подавил проклятие; выдохнув через раздутые ноздри, он перевел взгляд на усыпанный звездами небосвод, который можно было видеть через дыру в потолке. Завитки тумана рассеялись и там, где секунду назад стояла закутанная в плащ фигура, одноглазая и злобная, никого не было. И, как и прежде, он уловил смутное эхо воспоминания…
— Это воспоминание, расскажи мне о нем.
Гримнир сердито смотрит на Гифа за то, что тот его прервал:
— Фо! Это ерунда. Какое-то смутное воспоминание, вот и все. Что-то, что я видел много лет назад, там, наверху. Или что-то, что слышал.
— Расскажи мне.
Гримнир выдыхает. Его лоб морщится.
— Там есть дуб, такой же старый и сучковатый, как кости Мидгарда. Вокруг него, под грудами мокрых листьев, лежат восемь валунов, покрытых колючками и ежевикой, под небом цвета железа. Чья-то рука нацарапала руны на этих камнях, и они хранят следы древнего колдовства; я чувствую движение духов, словно холодный ветерок щекочет мне затылок; я слышу скрип ветвей деревьев, слабый стук камня о камень, стоны мертвых…
— И это все?
Гримнир наклоняет голову.
— Это все, что я помню, — бормочет он. — Если я и видел это место, то не могу вспомнить, когда и где. Если я и слышал об этом, то только от тебя, старый пьяница. У тебя не зазвонил колокольчик?
— Нет.
— Тогда неважно. Я просто почувствовал его эхо, вот и все. Я полежал немного, прислушиваясь, действительно ли этот старик, который оставляет воронов голодными, ушел. Как только я решил, что это безопасно, я начал двигаться…
Зашуршала кольчуга, когда Гримнир поднялся на ноги. Он повел плечами, разминая мышцы и сухожилия на шее, стряхивая с себя оцепенение смерти. Кирпичная пыль и сухие листья сыпались с краев дыры у него над головой; кусочки разбитой мозаики со стуком падали на пол, и их эхо обрисовывало пределы помещения, в котором он находился, — несомненно, это были подвалы под виллой какого-нибудь давно умершего патриция или дворцом забытого цезаря. Звук удара камешка о сталь привлек внимание Гримнира.