Римская волчица не дала ему договорить. С рычанием, от которого кровь застыла в жилах, дух-хранитель древнего города бросился на Гримнира. Он отскочил в сторону, но едва-едва: лязгающие челюсти прошли на волосок от него. Затем, ответив рычанием на рычание, Гримнир нанес удар свободной рукой. Твердые, как железо, костяшки пальцев врезались в морду волчицы. Подкрепленный каждым стоуном его веса, этот сокрушительный удар пошатнул зверя. Желтые глаза вновь вспыхнули при этом оскорблении; в ответ на это в глазу каунара вспыхнула красная, как кузнечный горн, ярость.
Началось сражение.
Не было времени на насмешки или приколы. Ни один из них не мог тратить на это время. Волчица, Мать Рима, налетела, как буря. Когти, похожие на кривые сабли, скользнули по прочной турецкой кольчуге, когда Гримнир пригнулся, развернулся и прыгнул, вцепившись пальцами в спутанный мех на плече Волчицы. Он намеревался подобраться поближе. Достаточно близко, чтобы нивелировать преимущество Волчицы в размере и весе; достаточно близко, чтобы оседлать ее шею и вонзить фут холодной стали в ее мозг. Волчица была искусным бойцом. Опасаясь как испещренного рунами клинка в руке Гримнира, так и того, что он может сесть верхом на ее спину, Мать Рима совершила неожиданный поступок — она согнула переднюю лапу и ударила плечом о землю.
Более медлительный боец, возможно, был бы застигнут врасплох этой уловкой, не смог бы прийти в себя и был бы втоптан в пыль форума. Гримнира, однако, рубили более крепким оружием. Он отпустил мех зверя, сделал кувырок назад, ударился о землю, перекатился и встал на цыпочки.
И, когда он попытался восстановить равновесие, Волчица ударила его в бок своей мордой, как тараном. Это было похоже на удар кувалды ётуна. Дыхание со свистом вырвалось из легких Гримнира; он покатился и пробил стену лачуги, которая разлетелась на куски дерева и не скрепленного известковым раствором камня. Изъеденный молью навес, прикрывавший строение, внезапно лишился опоры и затрепетал вокруг него, как саван.
Несмотря на то, что он не мог вздохнуть, несмотря на то, что сломанные ребра скрипели при каждом движении его туловища, Гримнир тем не менее продолжал сражаться. Его клинок, Хат, рассек навес; он был готов вонзиться в мягкую плоть пасти Волчицы, в ее глаза, во все, до чего он мог дотянуться, прежде чем эти стремительные челюсти бросили бы его обратно в Настронд…
— Но там никого не было, — продолжает Гримнир. — Я с трудом поднялся на ноги, хрипя, как старые кузнечные меха, и ощущая вкус крови, и не увидел ничего. Клубящийся туман, запах мокрой шерсти. Что ж, я решил, что эта старая стерва решила немного поиграть со мной, прежде чем приступить к убийству. А я? Нар! Я был дичью. — Кровь Имира! — закричал я. — Кровь Имира! Покажись, свинья! — Я попятился из той разрушенной лачуги, повернулся… И в это мгновение жир попал в огонь…
Из темноты и тумана вынырнула рука и схватила Гримнира за горло. Она была длинной, эта рука, с узловатыми мышцами, похожими на веревки. Плоть была бледной, как северный лед, и покрыта узором рун, которые, словно голубые вены, извивались прямо под кожей. Эта хватка была смертельно холодной. Гримнир почувствовал, как его ноги оторвались от земли; он повис в воздухе, длинные пальцы обхватили его шею, словно множество петель палача, когда новоприбывший притянул его ближе. Гримнир увидел серую ткань, свободную и объемистую мантию; он увидел низко надвинутую шляпу с опущенными полями. Из-под его полей выглядывал единственный злобный глаз, мрачный и слезящийся, пронзавший его насквозь.
Один пришел.
Повелитель Асгарда выдохнул. Его зловонное дыхание несло в себе запах древнего инея, горящего дерева и соляной пены, густой медно-красной крови и раскаленного железа. Когда он заговорил, его голос грохотал, как отдаленный гром:
Гримнир, однако, не ответил. Его единственный красный глаз сверкнул; губы искривились, обнажив стиснутые острые зубы. И в этот момент, в это мгновение, когда он висел между жизнью и смертью, сотни прожитых им смертных жизней, полных страха и дурных предчувствий, просто испарились, обнажив расплавленную сердцевину ненависти, которая горела в сердце каждого каунара. И все же, в этом было что-то еще — что-то более глубокое, то, что подпитывало эту ненависть, как кузнец подает кокс в кузницу. Что-то, что хотело, чтобы он сгорел, почувствовал удар молота и возродился заново. Что-то не его. Хотя осознание этого было внезапным, Гримниру было все равно. Он ухватился за эту чуждую ненависть и сделал ее своей собственной.
18
Мограсир (Mögþrasir) — мифический персонаж германо-скандинавской мифологии.
Мограсир упоминается в поэме Vafþrúðnismál из «Старшей Эдды» во время состязания в мудрости между Одином и великаном Вафрудниром. Согласно одной из теорий, Мограсир может быть отцом норн. Тогда дочери Мограсира — норны.