Так мы пели и дрожали, как вдруг с океана донёсся пронзительный клич.
— Что это? — вздрогнул Суер.
— Не знаю, — шептал я.
Вихляющее каноэ приближалось к острову. Одинокая фигура правила парус.
— Неужели? — сказал Лёша. — Неужели она с вами?
Да, это была мадам Френкель.
— Идиоты, — обругала она нас с капитаном, — поплыли к Лёше, а меня не взяли. Пришлось раскутываться самой.
— Мадам! — кричал и плакал Лёша Мезинов. — Как вы странны!
— А помнишь, как мы плавали вместе? — всхлипывала мадам. — Я за всё плаванье ни разу не раскуталась, а вот эти волки, — кивнула она на нас с капитаном, — совсем обо мне забыли. Кутаюсь так, что мачты дрожат, а эти ноль внимания.
— Мадам! — приглашал Лёша. — Закутайтесь в одеяло и ложитесь вот здесь рядышком на песок.
— Нечего ей здесь особо кутаться, — строго сказал Суер. — Ты уж, Лёша, прости, но мы должны продолжить плаванье. Ты сам решил остаться на этом острове, и мы завели новый фрегат. В шлюпку! А то мы здесь растаем от ностальгии.
Что поделать? Пришлось нам с мадам прыгать в шлюпку, обнимая на прощанье старого друга.
— Одного не понимаю, — говорил мне капитан, — почему всё-таки в том первом плаваньи тебя называли Дяй.
— Извините, сэр, это усечённое.
— Что — усечённое?
— Слово, сэр.
— Что ещё за слово, которое усекается таким странным образом? «Лентяй»?
— Извините, сэр, тогда бы было — Тяй.
— Да ну, — сказала мадам Френкель, — скорей всего, что-нибудь гадкое, ну вроде «негодяй».
— Дяй — гордое имя, — пришлось пояснить мне. — С нами тогда плавал некий кок Евгений Немченко. Он-то и усек искомое слово. Дяй — великое усекновение прекрасного русского слова «разгильдяй»[4].
— Ты знаешь, чего мне кажется? — сказал как-то Суер-Выер. — Мне кажется, что у нас на борту завёлся энергетический вампир.
— Помилуй бог, что вы говорите, сэр?!
— Чувствую, что кто-то сосёт энергию. Сосёт и сосёт. Ты не догадываешься, кто это?
— Не Хренов ли?
— Да нет, — поморщился капитан. — Хренов, конечно, вампир, но вампир интеллектуальный. Сосёт интеллект своими идиотскими выходками. Здесь замешан кто-то другой.
— Кто же это, сэр?
— Конечно, Кацман.
— Помилуйте, сэр. Как только еврей — так обязательно вампир энергетический. Кацман — порядочный человек.
Я тревожно оглядел палубу. Лоцман Кацман в этот момент стоял на корме и пил свой утренний пиво.
— Ничего вампирического, сэр, — доложил я. — Пьёт пиво, правда энергично.
— Пиво и энергетика вполне совместимы, — сказал Суер. — но против Кацмана у меня есть серьёзные улики и доказательства. В последнее время, например, я никак не могу произнести свою любимую команду.
— Фок-стаксели травить налево?
— Вот именно! Только взбегу на капитанский мостик, крикну «Фок» — а дальше не могу. Он пожирает мою энергию вместе со стакселями.
— Теперь и я вспоминаю, сэр, — сказал я. — Утром встану, бывало, полон энергии, выпью коньячку, закушу минтаем — энергии до хрена! Но только подойду к лоцману — бац! — энергия начинает падать. Падает и падает, приходится снова коньячку. Мне и в голову не приходило, что это всё лоцман.
— Давай-ка спросим у Пахомыча, что он думает на этот счёт, — сказал капитан. — Эй, старпом! Прошу вас, оставьте волонтёров и подойдите к нам, а волонтёры пусть пока валяются, после приберём.
— В чём дело, сэр? — спросил Пахомыч, недовольный, что его оторвали от связки волонтёров, которая каталась по палубе, волнуемая качкой.
— Важный вопрос, старпом! Скажите-ка, как у вас дела с энергией?
— Всё в порядке, сэр, — ответил старательный Пахомыч.
— Не чувствуете ли вы, что кто-то её пьёт?
— Никак нет, сэр, не чувствую! — прокричал Пахомыч и снова вернулся к связке волонтёров, которая в этот момент встала на дыбы, торча во все стороны.
— Ясное дело, — сказал Суер, — кому нужна его дубовая энергия? Да она просто-напросто невкусна. Нет уж, пить так пить! Нервную, тонкую, умную энергию — вот что любят энергетические вампиры! Старпом! — крикнул капитан. — Да бросьте вы к чёртовой матери этих волонтёров! Соберите всех в кают-компании, пригласите также Хренова и Семёнова.