Порой думаешь, что лучше быть рабом на галерах, чем остроумцем, особенно если остроумие это — плод выдумок наших литераторов, людей столь же высокообразованных, сколь и малоодаренных.
Расчетливому и равнодушному хитрецу проще убедить женщину, что он ее любит, и преуспеть, чем страстному влюбленному с его пылкими выражениями чувств.
Самая необузданная страсть у всех живых существ — похоть и голод; первая вызвана постоянным стремлением к воспроизводству себе подобных, вторая — к самосохранению.
Из всех представителей рода человеческого зависти и злословию более всего предаются плохие поэты.
Тот, у кого тонкий нюх на всякого рода намеки и выпады, принимает самые невинные слова за обман и подстрекательство — зато на вопиющие пороки и заблуждения обращает внимание только в книгах.
Смысл истинной дружбы в том, что радость она удваивает, а страдание делит пополам.
Раздельный кошелек у супругов — вещь столь же неестественная, как и раздельное ложе.
Женщина слишком чистосердечна и принципиальна, чтобы внять голосу рассудка…
Радушный сельский сквайр за полчаса отвесит вам вдвое больше поклонов, чем придворный за неделю. Точно так же супруги провинциальных судей придают не в пример большее значение светским условностям, чем целая армия герцогинь.
Наши достославные клубы зиждятся на еде и питье, то есть, на том, что объединяет большинство людей.
Самые неисправимые пороки — это те, которыми упиваются.
Тот, кто издевается над пьяным, ущемляет отсутствующего.
Имей мертвецы возможность прочесть хвалебные надписи на своих надгробиях, они бы умерли вторично — от стыда.
Хотя я всегда серьезен, что такое меланхолия, мне неведомо…
Когда смотришь на усыпанное звездами небо… философия взывает к религии, а религия добавляет прелести философии.
Я не считаю, что человек теряет время, не занимаясь государственными делами. Напротив, я придерживаюсь мнения, что мы с большей пользой потратим время, если займемся тем, что не вызовет шума, не привлечет внимания.
Стоит человеку умереть, как его немедленно забывают. Мертвецы не оставляют после себя никаких следов и забываются, как будто их никогда не было. Их не вспоминают бедные, о них не жалеют богатые, их не славят образованные. Ни государству, ни друзьям, ни родственникам они не нужны. Выясняется, что человечество могло обойтись даже без самых знаменитых покойников и что люди куда менее достойные могли совершить ничуть не меньше, чем они.
По кладбищам, могильным плитам и эпитафиям можно судить о нации, ее невежестве или благородстве.
Нет в природе явления более разнообразного и многоликого, чем женский головной убор.
Когда на трон садится добрый монарх, самое время издавать законы против беззакония власти.
Так я живу в этом мире — скорее зрителем, чем участником человеческого спектакля[2].
ФИЛИП ДОРМЕР СТЭНХОУП, лорд ЧЕСТЕРФИЛД
1694–1773
Афористический дар лорда Честерфилда, писателя, государственного деятеля, дипломата, в полной мере раскрылся в его «Письмах к сыну», писавшихся практически ежедневно с 1737 года на протяжении более 30 лет и опубликованных в 1774 году. Адресованные сыну писателя, Филипу Стэнхоупу, «Письма» представляют собой обширный свод просветительских наставлений и рекомендаций и отличаются проницательностью наблюдений, тонкой иронией и меткостью афористически выверенных характеристик. Помимо «Писем к сыну», афоризмы лорда Честерфилда взяты из некоторых эссе писателя, публиковавшихся в журналах «Здравый смысл» и «Мир» в 50-60-е годы, а также из «Максим» (1777) и «Характеров» (1777).
Министры — как солнце. Чем они ярче, тем сильнее обжигают.
Политики не питают ни любви, ни ненависти. Они руководствуются не чувствами, а интересом.
Чтобы управлять человечеством, нельзя его переоценивать — так оратор, если он хочет полюбиться публике, должен презирать ее.
Всякое собрание людей есть толпа, независимо от того, из кого она состоит… Разума у толпы нет, зато есть уши, которым следует льстить, и глаза, которым надлежит нравиться.
От перевода страдают все, кроме епископа.
Те, кто громче всего требуют свободы, хуже всего ее переносят.