Он вновь покосился на призрачный силуэт громоздкой вершины, в которой многие находили сходство со спящим львом. Может статься, что преступление было и вовсе не запланированным — убийца, возможно, действовал в порыве. Но что это должен быть за человек — мужчина или женщина, — который в порыве каких бы то ни было чувств столкнет другого с огромной высоты?
Иэн зевнул и стал спускаться к спящему городу мимо похожего на перевернутую подзорную трубу и накренившегося, словно подвыпивший морячок, монумента Нельсона. Версии самоубийства противоречило несколько моментов, и среди них были взятые уже в среду вечером показания сдававшей Вайчерли квартиру хозяйки. Она утверждала, что ее жилец отнюдь не был угнетен или подавлен. Если это преступление, совершенное под видом самоубийства, то никто, решил Иэн, не сможет разобраться во всем случившемся лучше, чем сделает это он сам.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Главный инспектор сыска Роберт Лайл Крауфорд оторвал глаза от груды бумаг, которыми был завален стол, и глянул на стоящего перед ним молодого человека, а потом вновь вернулся к документам, тщетно пытаясь сосредоточиться. Наконец он сдался и, откинувшись на спинку стула, уставился на подчиненного:
— Обязательно стоять и таращиться на меня с дурацким видом, Гамильтон? Вы же видите, что я занят.
— Боюсь, дурацкий вид — естественное состояние моего лица, сэр.
— Очень смешно, — проворчал Крауфорд. — А вы у нас тот еще умник, как я погляжу.
— Умный дурак лучше глупого мудреца[1], сэр.
Крауфорд приподнял брови. Он не любил, когда Гамильтон принимался цитировать Шекспира, — это попахивало нарушением субординации.
— Ладно, что там у вас?
— Смерть молодого человека, Вайчерли, сэр. Того, что упал с…
— И что с ним? — перебил Крауфорд.
— Я хотел бы взяться за расследование его гибели.
Крауфорд страдальчески воззрился на чашку с остывшим чаем у своего локтя. Забот и без того хватало — Мойра, его жена, подхватила какую-то заразу, и теперь он очень тревожился за ее здоровье. В таком состоянии было весьма непросто сосредоточиться на работе. Донесшийся снаружи неспешный перестук копыт известил о том, что молочник вышел на свой ежеутренний четверговый маршрут: скрипучие колеса повозки нещадно грохотали по неровной мостовой. Отдаваясь давней невротической привычке, Крауфорд принялся поигрывать обрывком бечевки, намотанной на указательный и большой пальцы.
— Полагаю, у вас есть теория?
— Пока что нет, сэр.
Крауфорд вскинул вверх мясистые ладони:
— Так почему вы отнимаете у меня время?
Он понимал, что перебарщивает с эмоциями, да и Гамильтон тут ни при чем, но ничего не мог с собой поделать. Его страдальческое восклицание взлетело к толстым дубовым балкам под высокие потолки полицейского участка на Хай-стрит. Несколько констеблей, сидевших по другую сторону разделявшего помещение стекла, подняли головы от своих столов. Пара полицейских помладше боязливо переглянулись. Главный инспектор Крауфорд славился своим норовом и громовым голосом, и все шло к тому, что инспектор Гамильтон вот-вот попадет под раздачу.
— Я почтительно прошу о проведении вскрытия, сэр, — ответил Гамильтон.
— На каких основаниях?
— Подозрительная смерть, — сказал Гамильтон, кладя на стол начальника заполненный документ.
Крауфорд мрачно изучил бумагу. Потом, тяжело вздохнув, с размаху шлепнул ее поверх стопки других документов, громоздящихся на столе, и вытер ладонью блестящий лоб. Это был высокий дородный мужчина с маленькими голубыми глазками на пронизанном красными прожилками багровом лице. Спускавшиеся до самого воротника рубашки пышные рыжие бакенбарды и такие же усы с избытком компенсировали почти полное отсутствие на его голове любых других волос. За время службы на посту начальника отделения Крауфорд повидал немало инспекторов, но ни один из них не причинял ему столько проблем, сколько Гамильтон. И он был шотландским горцем — как, впрочем, и большинство остальных полицейских — и слишком уж походил на своего отца, некогда служившего здесь же. Гамильтоны были известными упрямцами и никогда не умели уйти вовремя.
— Как давно вы стали инспектором?
1