В минуты слабости она готова пожаловаться на невезенье, как, например, после скандала, разразившегося в Версале из-за дуэли между фаворитом Луи XIV и вторым мужем Анжелики: «Это мое везенье!.. Каждый день и каждую ночь бесчисленное количество женщин при дворе изменяет своим мужьям без всяких осложнений, но в единственном случае, когда это попыталась сделать я, ударил гром. Никакого везения!» («Анжелика и король»). И все-таки ей в значительной степени везет.
Но не будем торопиться объяснить это, подобно А. Эпштейну, тем, что «сюжетная нить в руках авторов». Пожалуй, мы просто не замечаем, как много в жизни зависит от простого везения. А в случае Анжелики, красивой и обаятельной, везение — вещь естественная. В минуты опасности рядом с ней чаще всего оказывается готовая прийти на помощь мужская рука. Только что покинувшую монастырские стены юную графиню де Пейрак спасает от посягательств пьяного племянника архиепископа Тулузы рука супруга, сразившая распоясавшегося пошляка. От гибели в мрачных коридорах Лувра избавляет ее благородный д' Андижос, в Африке — Колен Патюрель. В Новом Свете с Анжеликой не только Жоффрэ, но и тот же Колен, и благородный мальтийский рыцарь Ломени-Шамбор, и знавший ее еще в Ла-Рошели Никола де Бардань, и губернатор Акадии маркиз де Вильдаврэ...
И на протяжении всего цикла ее ангел-хранитель — Франсуа Дегре... Однако, и сама она способна постоять за себя. В моменты крайней безвыходности ее действия парадоксальны (парадокс вообще широко используется авторами, можно сказать — это едва ли не один из главных их приемов). В самом деле: за помощью в осуществлении своего побега из Франции, где за ней установлен полицейский надзор, она обращается к герцогу де Вивонну, брату Атенаис де Монтеспан, главной своей соперницы, а для побега из гарема султана она прибегает к содействию двух его главных жен, и нельзя не согласиться, что логика ее проста: хотите избавиться от соперницы — помогите бежать. Как нельзя не согласиться и с рассуждениями Анжелики о дворе короля и Дворе Чудес, которые явно в пользу «штаб-квартиры» парижского сброда: «Нет. Анжелика не боялась их. Их волчья жестокость менее пугала ее, чем жестокость куда более рафинированных особ... Вонючие болячки возмущали ее меньше, чем красивая одежда, скрывающая отвратительную подлость» («Анжелика и король»).
Всяческое лицемерие, ханжество претит и авторам, и героям серии. Живой житейский юмор — одна из неотъемлемых черт романов Голон.
Взбешенный отказом Анжелики его приказу покинуть Версальский дворец, ее второй муж, Филипп дю Плесси, бросает: «Что ж, отправляйтесь спать, когда хотите и с кем хотите». И сейчас же маркиз де Лавальер утешает огорченную женщину: «Мадам, ни одна дама в Версале не может похвастаться тем, что получила от мужа подобное разрешение» («Анжелика и король»).
А как современно звучат раздумья героини о том, что в истинную причину ее опоздания в Версаль — поломку кареты — никто не поверит, поскольку все используют эту отговорку при опозданиях!
Примеров можно привести множество, но, думается, сказанного достаточно, чтобы сделать вывод о живости, неоднозначности как самой героини, так и всего произведения Голон в целом.
Что же касается его социального значения, о котором упоминал, говоря об авантюрном романе М. Левидов...
Вторая мировая война и оккупация Франции, справедливо названные де Голлем в упомянутой речи в Байе «неслыханными испытаниями», способствовали росту национального самосознания. После войны возникает движение, подобное возникшему в XIX веке «фелибрижу»[14].
Тогда, в 1870 году, был организован в Монпелье издающийся поныне журнал «Обозрение романских языков», специализирующийся на изучении южнофранцузских диалектов. И в начале пятидесятых годов нашего века делаются попытки объединить литературные силы Прованса, появляются новые журналы.
Ученые и поэты группировались вокруг Института по изучению Прованса с центром в Тулузе.
С другой стороны, в 1955 году выходит книжка французского историка Фернана Ниэля «Альбигойя и катары», утверждавшая, что «альбигойцы были анархистами, угрожавшими обществу», что их «истребление спасло человечество»[15]. То есть, оправдывалось кровавое злодеяние крестоносцев, уничтоживших в XIII веке цветущий край, разоривших Тулузу, гордость французского Юга.
14